— Нет, нет, я не могу согласиться! Это нехорошо. Я не хочу. Нас могут увидеть. Вас могут узнать.
В эту минуту отвращение к тому, что она с детства привыкла считать безнравственным, было так сильно, что Роберта бессознательно пыталась высвободиться из объятий Клайда.
Он почувствовал, как искренне ее внезапное сопротивление. И оно только еще больше подхлестнуло в нем жажду обладать тем, что в эту минуту казалось почти недостижимым. Вкрадчивые речи полились из его уст:
— Ну, кто может нас увидеть в такое время? Кругом нет ни души. Почему бы и не зайти к вам в комнату на несколько минут, раз нам хочется? Никто нас не услышит. Мы будет говорить тихо. Даже на улице никого нет. Пройдем мимо и посмотрим, — наверно, в доме уже все спят.
До сих пор она никогда не позволяла ему близко подходить к дому и теперь горячо и взволнованно запротестовала. Но на этот раз Клайд заупрямился, и Роберта, всегда смотревшая на него с робким почтением, — не только как на возлюбленного, но и как на человека, стоящего выше ее, — не могла ему помешать. Они остановились в нескольких шагах от дома. Нигде не слышно ни звука, только лает собака. В окнах ни огонька.
— Вот видите, все уже спят, — успокаивал Роберту Клайд. — Почему бы нам не войти на минутку? Кто об этом узнает? Нам незачем подымать шум. Да и что в этом дурного? Многие так делают. Нет ничего страшного, если девушка на минуту впустит друга к себе в комнату.
— Вы думаете? Ну, может быть, в вашем кругу так принято. Но я знаю, что хорошо и что нет, а это, по-моему, нехорошо, и я так не сделаю.
И, однако, сердце Роберты при этих словах больно сжалось. Она никогда еще не позволяла себе такой самостоятельности, даже дерзости в отношениях с Клайдом и никак не думала, что это возможно. Она сама испугалась. Вдруг он ее разлюбит, если она будет с ним так говорить?
Клайд мгновенно помрачнел. Почему она не хочет исполнить его просьбу? Она слишком осторожна, слишком боится всего, что доставляет малейшую радость и удовольствие. Другие девушки не похожи на нее, — например, Рита или работницы на фабрике. А ведь она уверяет, что любит его. Она позволяет ему обнимать и целовать себя на улице. А когда ему хочется немножко большей близости, она никак не соглашается. Что же это за девушка? Что толку за ней ухаживать? Может быть, это все опять уловки и хитрости, как было тогда с Гортензией? Правда, она ничуть не похожа на Гортензию, но уж очень упряма.
Роберта не видела его лица, но знала, что он очень рассердился, — так случилось впервые.
— Ну, не хотите — не надо, — холодно сказал он. — Мне и без того есть куда пойти. Я вижу, вы никогда ни в чем не хотите мне уступить. А как мы, по-вашему, будем видеться дальше? Нельзя же каждый вечер ходить по улицам.
Клайд сказал это мрачным тоном, не предвещавшим ничего хорошего, никогда еще он не говорил с нею так резко и раздраженно. И его намек на другие места, куда он может пойти, так потряс и испугал Роберту, что ее настроение тотчас переменилось. Ну, конечно, встречается же он время от времени с девушками своего круга! И девушки на фабрике вечно строят ему глазки! Сколько раз она видела, как они на него поглядывали. Эта Руза Никофорич — такая грубая, но все-таки хорошенькая! А Флора Брандт! А Марта Бордалу! Бр-р! Подумать только, что такие негодницы бегают за таким красавцем! Она испугалась, что Клайд сочтет ее слишком несговорчивой, неопытной и робкой, — в высшем обществе он к этому не привык, — и оставит ее ради кого-нибудь из них. И тогда она его потеряет. Эта мысль ужаснула ее. Вся ее храбрость тотчас исчезла, и она стала жалобно уговаривать:
— Ну, Клайд, ну пожалуйста, не сердитесь. Вы же знаете, я бы согласилась, если б могла. Но я никак не могу. Неужели вы не понимаете? Вы же знаете сами. Конечно, Гилпинам все станет известно. Что с вами будет, если нас увидят и кто-нибудь узнает вас? — Она умоляюще взяла его за руку, потом обняла, и он почувствовал, что, несмотря на все свое недавнее сопротивление, она мучительно огорчена и расстроена. — Ну, пожалуйста, не просите меня об этом, — добавила она умоляюще.
— Зачем тогда было переезжать от Ньютонов? — спросил он угрюмо. — Не знаю, где еще мы можем теперь видеться, если вы не позволите мне иногда приходить к вам. Нам некуда больше пойти.
Роберта не знала, что ответить. Очевидно, чтобы их отношения могли продолжаться, надо нарушить общепринятые правила поведения. И все же она не представляла себе, что можно согласиться. Это нехорошо, не принято, безнравственно.
— Мне казалось, что нам достаточно ездить куда-нибудь по субботам и по воскресеньям, — сказала она мягко, стараясь его успокоить.
— Да куда же теперь поедешь? Все закрыто.
Роберта опять почувствовала, что находится во власти неразрешимых противоречий, которые завели их обоих в тупик.
— Господи, если бы я знала, что делать! — воскликнула она в отчаянии.
— Все очень просто, стоит вам только захотеть. Но в том-то и беда, что вы не хотите.
Они стояли рядом. Ночной ветер кружил сухие, шуршащие листья. Роберта ломала голову над задачей, которая давно ее пугала. Разве так ее учили поступать? Можно ли послушаться Клайда? В ней боролись могучие противоречивые силы и желания. Она то готова была уступить, как ни было это мучительно для нее при ее понятиях о нравственности и приличии, то порывалась наотрез, раз и навсегда отвергнуть это, на ее взгляд, дерзкое и противоестественное предложение. Но все же наперекор негодованию любовь к Клайду заставляла ее по-прежнему говорить с ним нежно и просительно.
— Нет, Клайд, не могу, не могу! Я бы согласилась, если б могла, но это просто невозможно. Ведь это нехорошо! Я никак не могу!
Она вглядывалась в его лицо — бледный овал среди мрака, — стараясь увидеть на нем признаки сочувствия, понимания. Но он, обозленный этим, видимо, окончательным отказом, не склонен был смягчаться. Все это напоминало ему бесконечные неудачи, которыми сопровождалось его ухаживание за Гортензией Бригс. Но будьте уверены, теперь он не потерпит ничего подобного. Если она хочет вести себя так — пожалуйста, но только не с ним. У него теперь большой выбор, найдется сколько угодно девушек, которые будут обращаться с ним куда лучше. Он сердито пожал плечами и отвернулся.
— Ну что ж, как вам угодно, — бросил он через плечо.
Роберта стояла ошеломленная, охваченная ужасом.
— Не уходите, Клайд! Пожалуйста, не уходите, — вдруг жалобно воскликнула она; вся ее решимость и мужество исчезли, глубокая печаль охватила ее. — Я не хочу, чтобы вы ушли, я так люблю вас, Клайд! Я все сделала бы, если б могла. Вы же знаете!
— Да, конечно, знаю, можете не говорить мне об этом. — Он действовал так, как подсказывал ему опыт отношений с Гортензией и Ритой. Резко высвободился из ее объятий и быстро зашагал по темной улице прочь.
Роберта, пораженная этой внезапной переменой в их отношениях, такой мучительной для обоих, крикнула: „Клайд!“ — и побежала было за ним, надеясь, что он остановится и она еще сможет его смягчить. Но он не обернулся. Он быстро уходил. Нет, это невозможно, она должна хотя бы Силой удержать своего Клайда! Она побежала, но вдруг остановилась, потрясенная; впервые за всю свою жизнь она оказалась в таком жалком, постыдном, недостойном положении. Все ее воспитание, все прочно усвоенные представления и традиции требовали, чтобы она оставалась твердой и не унижала себя, а жажда любви, дружбы, понимания заставляла ее бежать за Клайдом, пока еще не поздно, пока он еще не ушел. Он так красив, у него такие красивые руки… А глаза… Еще слышалось эхо его шагов. И все же так сильны были связывающие ее условности, что хотя она мучительно страдала, ни одна из сил, боровшихся в ней, не могла взять верх, и она остановилась в нерешительности. Она не могла ни идти дальше, ни оставаться на месте. Почему, почему вдруг оборвалась их чудесная дружба?
Сердце ее разрывалось, губы побелели. Она стояла оцепеневшая и молчаливая, не в силах произнести хоть слово, хотя бы позвать Клайда, его имя замерло на ее устах. Она только мысленно молила: „Не уходи, Клайд, пожалуйста, не уходи!“ — а он был уже далеко и все равно не услышал бы. Он быстро, неумолимо уходил, звук шагов доносился все слабее и слабее.
Это была первая в жизни Роберты мучительная, ослепляющая, кровоточащая сердечная рана.
21
Душевное состояние Роберты в эту ночь нелегко описать: она была охвачена настоящей жгучей любовью, а в юности трудно выдержать настоящую жгучую любовь. Притом к любви примешивались еще и ослепительные иллюзии относительно материального и общественного положения Клайда, — иллюзии эти возникли не столько благодаря словам или поступкам самого Клайда, сколько из-за догадок и сплетен, которые ходили о нем на фабрике и вовсе от него не зависели. А ее дом, семья и ее собственное положение были так жалки и не сулили ничего впереди, — все ее надежды были связаны только с Клайдом. И вдруг она поссорилась с ним, и он ушел рассерженный. Но, с другой стороны, он ведь настаивал на таких ужасных, чересчур коротких и вольных отношениях, с какими не могла примириться ее совесть, воспитанная в строгих нравственных правилах. Что ей делать теперь? Что сказать ему?
