и интеллигенция, бежали в Харбин, ссылаясь на бесчисленные грабежи, убийства и нападения из‐за угла, вынуждавшие коммерсантов бросать дела, а офицеров – не носить форму, причем все учащавшиеся нападения на военных в Благовещенске носили, по мнению прессы, организованный характер[1209].
Весной 1919 года, после решительного разгрома готовившегося выступления большевиков, очевидец сообщал: «В Благовещенске все предместья и слободки затаили ненависть против теперешнего положения вещей. Сл[обода] Бурхановка, населенная преступным элементом, является вооруженным лагерем большевиков. Там в течение предпоследнего месяца было произведено контрразведкой и японцами до 500 арестов. Также была найдена штаб-квартира большевиков, где имелись списки начальников, планы города для атаки, некоторое количество оружия и т. п. После этого было арестовано 30 главарей. <…> Контрразведка ликвидировала не только многих большевиков, но часто помогала уголовному розыску»[1210]. Ситуация в столице Приморья первых месяцев 1919 года тоже была острой, о чем говорят воспоминания канадского военнослужащего: «Владивосток – очень жестокое место. Всю зиму была стрельба и убийства на улицах»[1211].
В сводке Особого отдела Департамента милиции МВД за время с 1 января по 15 июля 1919 года зафиксированы убийства: должностных лиц – 71, чинов милиции – 101, военных – 244, частных лиц – 2535, а также 46 случаев истязаний и пыток. Зафиксированы и ограбления: казенных учреждений – 67, частных учреждений – 119, частных лиц – 341; 38 поджогов, 24 крушения поездов и т. д.[1212] Данные эти, конечно, очень неполны, особенно по преступности против частных лиц. Далее размах террора нарастал: по данным с мест, опять же далеко не полным, в одной Енисейской губернии с 15 июня по 30 сентября того же года партизанами было убито 530 частных лиц, 9 гражданских чиновников, 26 военных, 12 милиционеров и дружинников, изнасиловано 13 женщин, сожжено 25 железнодорожных мостов и устроено крушение поезда[1213].
Как легко повстанцы убивали даже в первый раз, свидетельствует рассказ бывшего командира партизанского отряда И. Федотенко-Вредного на вечере воспоминаний в 1929 году. Он поведал, при каких обстоятельствах в ночь на 1 января 1920 года к партизанам ушла пулеметная команда 36‐го Сибирского стрелкового полка Хабаровского гарнизона: «Когда понадобились патроны, [сагитированный партизанами] Безпрозванный был дежурным. Поручик Барышников тоже был дежурным. Безпрозванный заходит к нему с тесаком и говорит… <…> „Дайте папиросочку в последний раз“. Тот спрашивает: „Да почему же в последний раз?“ Тогда он берет его за голову и отрезает ее тесаком. Собираются ребята, грузят весь скарб на подводы и ведут через японскую казарму пулеметную команду. Довели ее… в мой отряд»[1214].
В партизанском движении грабительские позывы проявлялись настолько сильно, что в крупных отрядах начальство считало нужным одергивать особенно зарвавшихся. Однако предпринимаемые меры против мародеров обычно не отличались жесткостью и последовательностью. Партизаны Прибайкалья в январе 1920 года предписывали надевать на шею мародеру доску с надписью о проступке и заставлять носить ее определенный срок, а украденное возмещать натурой в 10-кратном размере; при повторном преступлении виновному грозили расстрелом[1215]. На предложение В. И. Цыкунова наконец распустить отряды Милославского и Плотникова, которые «кроме грабежа и мародерства… ничем не занимаются», Е. М. Мамонтов кивнул: дескать, он знает, «но сейчас… нет иного выхода»[1216].
В приказе начштаба армии Мамонтова Ф. И. Архипова от 18 сентября 1919 года говорилось, что имена мародеров должны публиковаться в «Известиях Главного штаба» и объявляться в их селах на общих собраниях, а тех, кто попадется вторично, следовало отмечать в списках и после соединения с РККА передавать советским властям. И только отъявленных рецидивистов он требовал «по мере усиленных преступлений… расстреливать по суду штаба». Кавалеристам, особенно отличавшимся в грабежах, Архипов запретил иметь вьюки при седлах, у замеченных же в мародерстве приказал «вещи отбирать», а самих «недругов социализма» «выгонять вон из честной крестьянской армии…». Также он предложил сформировать особую антимародерскую роту «спасения революции»[1217].
Но дальнейшие события показали, что этот приказ не исполнялся. А съезд Советов рабочих и крестьянских депутатов Причернского края, прошедший 8 декабря 1919 года в Жуланихе – родном селе Григория Рогова, – отнес к «делам маловажным» и оскорбление действием, и пьянство с драками, и дебоширство с мародерством и винокурением[1218]. Политработник В. Эльцин так писал о грабежах, которые совершались мамонтовцами в конце 1919 года: «Недалеко от г[орода] Камня… вначале изредка, а потом все чаще стали попадаться на дороге подводы с гвоздями, железом, домашней рухлядью, поломанными [сельскохозяйственными?] машинами, отвинченными кранами, самоварами, мануфактурой и прочим. [П. К.] Голиков (нач[альник] партизан) разъяснил нам, что, очевидно, в городе нашли много „добра“. Но крестьянин, который нас вез, объяснил это проще: „Коли везут столько, значит, партизаны хорошо поработали“… На наш вопрос, где они берут это добро, он ответил: „Почитай, что больше всего в лавках да магазинах. А почто не брать? Ведь, мы все боролись, а город и не шевельнулся. Там все колчаковцы. Они все против крестьян“»[1219].
С самого начала зиминские повстанцы Степного Алтая неистово грабили и пленников, и мирное население. В бою с егерями в деревне Мельниково в сентябре 1919 года они разбили большой отряд Г. И. Окунева и взяли 360 пленных. По словам одного из руководителей партизан, Р. П. Захарова, «ребятки[,] войдя в Мельниковку[,] строй потеряли, [они так] увлеклись раздеванием пленных, что представляли кошмарную картину». Е. М. Мамонтов кое-как навел порядок, но егери отступили строем и, сожалея, вспоминал Захаров, «больше от них пожи[ви]ться ничего не удалось»[1220]. Не побрезговали восставшие и бельем убитого противника: после захвата Мельникова «по улицам валялись раздетые донага трупы белогвардейцев»[1221].
При захвате алтайскими партизанами богатых населенных пунктов: села Рубцовка (21 октября 1919 года) и станции Аул (27 октября), как вспоминал начштаба партизанской армии Мамонтова Яков Жигалин, наблюдалось много случаев самовольных реквизиций, что грозило перерасти в массовое мародерство и вакханалию насилия[1222]. Тот же Р. П. Захаров описал полное падение дисциплины после взятия 7-тысячной Рубцовки намного откровеннее:
Партизаны были почти раздеты и разуты. Заняв Рубцовку, многие из них бросились кто куда и как мог добывать себе одежду и обувь. Громов и Захаров сделали попытку сдержать партизан, но это оказалось свыше их сил, и дело принимало угрожающий оборот. Разнузданные группки партизан, отбросив в сторону все писаные и неписаные законы о воинской дисциплине, наседали на командование, угрожая расправой… Мимо с диким гиканьем и свистом ураганом неслась возбужденная толпа партизан. На дороге валялась отрубленная голова. (Это казнили Серебрянникова, командира
