бы не были призваны к защите родины от врага внешнего и если бы не были в руках тех же государственных преступников, захвативших в свои руки источники жизни армии. Таковы движения сердца и души. Переходя же к логике разума и учтя создавшуюся безвыходность положения, я, непоколебимо верный подданный Е.В., рыдая, вынужден сказать, что, пожалуй, наиболее безболезненным выходом для страны и для сохранения возможности продолжать биться с внешним врагом является решение пойти навстречу уже высказанным условиям, дабы промедление не дало пищу к предъявлению дальнейших и еще гнуснейших притязаний». Гораздо позже, в 8 час. 40 мин. вечера, была получена телеграмма Непенина: «С огромным трудом удерживаю в повиновении флот и вверенные войска… Всеподданнейше присоединяюсь к ходатайствам вел. кн. Н.Н. и главнокомандующих фронтами о немедленном принятии решения, формулированного председателем Думы. Если решение не будет принято в течение ближайших же часов, то это повлечет за собой катастрофу с неисчислимыми бедствиями для нашей родины».
Затем Рузский обрисовал обстановку, указав, что выход один – отречение. «Но я не знаю, хочет ли этого вся Россия?» – сказал Государь, по словам другого мемуариста, непосредственного свидетеля происходившего, ген. Савича. «В. В., – возразил Рузский, – заниматься сейчас анкетой обстановки не представляется возможным, но события несутся с такой быстротой и так ухудшают положение, что всякое промедление грозит неисчислимыми бедствиями. Я Вас прошу выслушать мнение моих помощников; они оба в высшей степени самостоятельны и притом прямые люди». Наступила очередь для выступления приглашенных экспертов… «Ген. Данилов, – рассказывал Рузский Андр. Вл., – в длинной речи изложил свое мнение, которое сводилось к тому, что для общего блага России Государю необходимо отречься от престола. Примерно то же, но короче, сказал ген. Савич». Сам Данилов в воспоминаниях представляет свою речь очень кратко. Что же касается Савича, то «генерал этот, – рассказывает сам Савич о себе, – страшно волновался. Приступ рыданий сдавил его горло». Чувствуя, что он «сейчас разрыдается», генерал только сказал: «Я человек прямой и поэтому вполне присоединяюсь к тому, что сказал генерал Н.», т.е. Данилов200. Наступило общее молчание, длившееся одну-две минуты. Государь сказал: «Я решился. Я отказываюсь от престола». Перекрестились генералы. Обращаясь к Рузскому, Государь сказал: «“Благодарю Вас за доблестную и верную службу” – и поцеловал его. Затем Государь ушел к себе в вагон».
Что побудило Царя к такому неожиданно скорому решению? «Весь вопрос об отречении, – записал Андр. Вл., – был решен от 2 до 2 ч. 45 м. дня, т.е. в 3/4 часа времени, тогда как вопрос об ответственном министерстве накануне решался от 9 час. до 121/2 ночи». Можно ли это объяснить только мистикой Николая II, считавшего лично себя вправе отречься от престола, но не вправе ограничивать пределы полномочий царской власти? (объяснение Гурко). Центр тяжести, думается, надо перенести в иную плоскость. Очевидно, на монарха произвело сильное впечатление коллективное выступление главнокомандующих. Вел. кн. Александр Мих. рассказывает, что позже, в Могилеве, Царь ему показывал пачку телеграмм, полученных от главнокомандующих, и когда он нашел телеграмму, подписанную Ник. Ник., «впервые голос его дрогнул: “Даже он”, – сказал Никки».
По словам Рузского, Царь вышел для того, чтобы написать телеграмму об отречении. Ровно в 3 часа Государь вернулся и передал две телеграммы: одну в Петербург на имя председателя Думы, другую наштоверху в Ставку: «Нет той жертвы, которую Я не принес бы во имя действительного блага и для спасения родимой матушки России. Посему Я готов отречься от Престола в пользу Моего Сына с тем, чтобы Он оставался при Мне до совершеннолетия, при регентстве брата Моего Михаила Александровича», – гласила телеграмма Родзянко. (По словам Савича, прибавка о регентстве была сделана по указанию Рузского). «Во имя блага, спокойствия и спасения горячо любимой России Я готов отречься от Престола в пользу Моего Сына. Прошу всех служить Ему верно и нелицемерно», – гласила телеграмма в Ставку. Телеграммы были помечены: «15 часов».
Не все еще детали псковского действия можно выяснить, так, напр., в более поздней телеграмме ген. Данилова в Ставку (6 час. веч.) говорится: «Одно время возникло предположение у Государя поехать через Двинск в Ставку, но вскоре эта мысль была оставлена ввиду второй беседы Е. В. с ген. Рузским, о которой я уже донес наштоверху». В опубликованных материалах этого донесения нет. Очевидно, мысль о поездке в Ставку была оставлена после принятого решения об отречении.
2. Свитская интрига
В момент, когда заканчивался первый акт псковского действия, пришло сообщение из Петербурга о предстоящем приезде в Псков с экстренным поездом Гучкова и Шульгина. «Я предложил Государю, – говорил Рузский Андр. Вл., – лично сперва с ними переговорить, дабы выяснить, почему они едут, с какими намерениями и полномочиями». Таким образом, было решено телеграммы не посылать до приезда думских делегатов, причем, по утверждению Вильчковского, телеграмму в Ставку Царь взял обратно из рук Рузского. «Не прошло и 1/2 часа после моего ухода, – продолжал Рузский по той же записи разговора, – как ко мне пришел один из флигель-адъютантов и попросил вернуть Государю телеграмму. Я ответил, что принесу лично, и пошел в царский поезд и застал Государя и гр. Фредерикса. Я чувствовал, что Государь мне не доверяет и хочет вернуть телеграмму обратно, почему прямо заявил: “В.В., я чувствую, Вы мне не доверяете, но позвольте последнюю службу все же сослужить и переговорить до Вас с Гучковым и Шульгиным и выяснить общее положение”. На это Государь сказал: “Хорошо, пусть останется, как было решено”. Я вернулся к себе в вагон с телеграммой в кармане и еще раз предупредил коменданта, чтобы, как только приедут Гучков и Шульгин, вести их прямо ко мне в вагон». «Мне хотелось узнать от них, – добавлял Рузский, – в чем дело, и если они вправду приехали с целью просить Государя об отречении, то сказать им, что это уже сделано. Хотелось мне спасти, насколько возможно, престиж Государя, чтобы не показалось им, что под давлением с их стороны Государь согласился на отречение, а принял его добровольно и до их приезда. Я это сказал Государю и просил разрешения сперва их повидать, на что получил согласие». Болдырев записал 2-го со слов Данилова, что «Государь был особенно неприятно поражен, что это решение (об отречении) придется выполнить в присутствии, а, может
