Первый муж Странницы, на это она обратила особое внимание, должен быть ниже ее ростом, упитанным и добряком, любить Странницу сверх всякой меры, исполнять все ее прихоти в рамках отведенных ему возможностей. Однако многие оставались за этими самыми рамками. Он работал налоговым инспектором, всю жизнь провел в служащих необъятной канцелярии. Остальные карьерные варианты прошли мимо него. Звали его Ганс.
– У него и имени-то нет, – как-то выразилась в его адрес Странница. – Только Ганс.
Она считала это признаком остроумия.
От этого брака на свет появился сын. Страннице вздумалось окрестить его Дагмаром. Возражения Ганса по поводу того, что это, дескать, женское имя, были с иронической улыбкой отметены. Странница аргументировала, что, мол, и Вольдемар, и Хилъмар, и Элъмар тоже мужские имена. Ганс, как водится, покорился, однако ее стремление наградить сына именем Дагмар рухнуло перед несговорчивостью сотрудника бюро записи актов гражданского состояния, наотрез отказавшегося вписать мальчику в соответствующую графу явно девчоночье имя. Поморщившись, Странница вынуждена была довольствоваться именем Гётц. Ганс вяло возразил, что, мол, Гетц и не имя вовсе, а непонятно что…
– А Гетц фон Берлихенген? Ты что же, считаешь себя умнее Гёте?
– Берлихенгену при крещении дали имя Готфрид. А Гетц – всего лишь сокращение от Готфрида. Как, например, Ганс от Иоганна…
– Если уж мне не дают назвать его Дагмаром, быть ему Гетцем, – не терпящим возражений тоном заявила Странница.
Гетц рос. К десяти годам ему пришлось пережить развод родителей. Бракоразводный процесс вынес решение в ее пользу, хотя именно Странница ушла от Ганса, оставив ему и сына Гетца, поскольку Ганс проявил себя порядочным растяпой…
Я должна начать издалека.
Примерно за год или даже за два до того, как Странница решила аннулировать брачный союз с Гансом, ее захватил некий кружок, который ее супруг Ганс, человек отнюдь не бездарный (просто Страннице было этого не понять), назвал «религиозно-психологическим кружком». Кружок объединялся вокруг профессора Виндлоха, пользовавшегося непререкаемым авторитетом у своих подопечных. Профессор Виндлох – никто так и не узнал, где он имел кафедру, – из зороастрийских вероучений, тибетской мудрости, астрологии, индийской медитации, очисток расового учения («…лишь на том основании, что он проиграл войну, проиграл заслуженно, никто в этом не сомневается, вовсе не обязательно отказываться от его идей, вызревавших вне зависимости от политической конъюнктуры…» – так вещал профессор Виндлох, впрочем, почти что втихомолку) и гностически-герменевтического юнгианизма замешал коктейль теорий, который излагал в книгах, издававшихся в принадлежавшем ему полукустарном издательстве. Один из таких трудов был озаглавлен: «Божественное, слишком Божественное», и это заглавие говорит о том, какова была самооценка профессора Виндлоха.
В этом кружке фрау Странница и познакомилась с братьями Айнандтер, баронами Агобардом и Бегоардом фон Айнандтер. Они с рождения пребывали в вечном конфликте, поскольку были не просто близнецами, а близнецами сиамскими. Их тела срослись в области бедер, и на двоих у них было всего три ноги. О разделении близнецов и речи быть не могло. Не один десяток светил в области медицины на основе сотен анализов предрекали им оставаться такими, какими они были с рождения, до естественного исхода. Иными словами, операция по разделению близнецов пока что не под силу даже самой современной медицине. И несчастные дети так и продолжали жить, сросшись, ведя беспрестанную борьбу друг с другом. Исход борьбы был переменчив, лавры победы доставались то одному, то другому. Создавалось впечатление, что каждый норовит высосать у своего брата жизненные силы, чтобы стать нормальным человеком. Причем непреднамеренно. Внешне близнецы казались любящей друг друга парой братьев. Возможно, они настолько свыклись с этой перманентной борьбой, что и сами ее не замечали.
В возрасте примерно десяти лет постепенно обозначилось преимущество Агобарда. Все началось с того, что он почти незаметно для окружающих обрел перевес в жизненной энергии, и речь зашла о смещении энергетики в пользу Агобарда. Он рос, набирался сил, в то время как его брат Бегоард чах на глазах. Нет, Бегоард тоже рос, прибавляя, так сказать, в количественном отношении, но превращался в сморщенный, отталкивающего вида придаток, проклятие Агобарда, вынужденного мириться с его присутствием. Бегоард меньше говорил, больше слушал, было видно, что и мышление его хиреет вместе с телом. Никто не удивился бы, если бы он вдруг ослеп, и был ли он вообще человеком? Сомнительно. Однако ни о каком разделении близнецов, как уже упоминалось, и речи быть не могло, так считала медицина.
Посещение школы, как нетрудно понять, для братьев Агобарда и Бегоарда (точнее, для Агобарда-Бегоарда) исключалось. И в прошлом для отпрысков аристократического рода фон Айнандтеров, как правило, нанимали домашних учителей и гувернанток, правда, с потерей прибалтийских владений финансовое положение семьи изменилось в худшую сторону, посему расходы пришлось урезать. В том числе и на домашних учителей. Однако структуры социальной помощи, общественные организации, различные благотворительные фонды не остались равнодушными к этому воистину феноменальному случаю патологии, и Агобард-Беогард имели возможность получить и начальное, и среднее гимназическое образование посредством оплаты всех связанных с этим расходов вышеуказанными организациями и фондами. Однако вскоре Бегоард выпал из образовательного процесса – физическое хирение повлияло на умственное развитие. Еще когда Агобард демонстрировал способности в процессе прохождения курса гимназии, этим случаем заинтересовался профессор Виндлох, случайно узнавший о существовании феномена в силу того, что сей феномен было крайне трудно держать в тайне. Стоило Агобарду выйти из дома в дождливую погоду, он вынужден был тащить на себе и укутанного в сшитый по особому заказу плащ братца. Две ноги братьев приходилось делить поровну на двоих, недоразвитая третья загибалась кверху и пристегивалась ремнем. Сначала Бегоард едва слышно пищал, повзрослев, уже нет.
Профессор Виндлох был частым гостем в доме фон Айнандтеров, находя этот случай и в медицинском, и, как он выражался, в «спиритуальном» аспекте весьма любопытным; нельзя отрицать и факт проявления со стороны Виндлоха чисто человеческой приязни, что, несомненно, способствовало становлению Агобарда как личности. Не будь профессора Виндлоха, вполне вероятно, что и Агобард превратился бы в точную копию своего перманентно дегенерировавшего братца Бегоарда. Именно профессор Виндлох позаботился о том, чтобы Агобард (ибо Бегоард к тому времени превратился ни больше ни меньше – в гипертрофированную бородавку на теле брата) сумел освоить единственную доступную в его положении профессию. У профессора Виндлоха были связи, связи повсюду. Мягко выражаясь, физический недостаток Агобарда следовало скрывать от глаз людских, в том числе и в профессиональной сфере, но «…где? – вопрошал профессор Виндлох родителей Агобарда-Бегоарда. – Где еще он вызовет минимум проблем, если не там, где сокрытие тайн – жизненная необходимость? Куда не проникают любопытные взоры извне? Где «скрываться» равнозначно понятию «жить и творить»?» – «Так где же, где?» – вопрошал отец. «Где? Где?» – вторила ему мать. «В секретной службе», – развеял сомнения профессор Виндлох, у которого были самые теплые, хоть и тайные отношения с Федеральной службой информации.
Так барон Агобард фон унд цу Айнандтер под псевдонимом «Айринг V 54 999» был включен в списки сотрудников вышеозначенного ведомства. Ему был поручен просмотр тайком доставленных в ФРГ советских и восточно-немецких периодических изданий, позже и другие задания, не связанные с появлением в общественных местах, переездами и т. п. Во время бесед с теми, кто не принадлежал к числу доверенных лиц ФСИ, «Айринг V 54 999» сидел перед портьерой, скрывавшей от посторонних глаз его брата Бегоарда.
Не только чувство благодарности связывало «Айринга V 54 999» все эти годы с профессором Виндлохом, именно он в молодости впрыснул Агобарду яд гностики, мистики, юнгианизма и тому подобного, и то, что выпавший на некоторое время из нашего поля зрения Ганс называл «религиозно-психологическим кружком», стало для Агобарда, пожалуй, единственной забавой во внеслужебное время. Здесь его никто не стеснял – ну разве что прилепившийся сбоку братец, – здесь ему не требовалось скрывать физическую ущербность. Напротив. Патология в этом кругу приравнивалась к незаурядности, и Странница с приходом сюда влюбилась по уши в самое странное и незаурядное создание из всех, когда-либо ею виденных, гордилась этой влюбленностью, выставляя ее напоказ, будто орденскую планку.
