То-то и оно, что отец успел их вывезти из Роана, где они на несколько лет осели после Лисса — сам-то он бегства не помнил, но знал о нём из разговоров родителей. В Лиссе было страшно и нехорошо, он «весь пропах грядущей смертью», шептала мать. Такой невыразимый ужас слышался в её голосе и такое облегчение — от того, что их миновала беда, что малыш Жан невольно запомнил эти слова на всю жизнь. Только много лет спустя, узнав однажды о сожжении Лисса, он понял, какой участи они избежали.
В Роане было тихо, спокойно, даже появились друзья — и у маленьких Жана и Мартины, и у родителей. Правда, иногда было голодно, зато они были вместе и живы, а значит — счастливы, так часто повторяли мама и папа. Жан был согласен. В конце концов, если выходили из-за стола не сытые, можно было пошарить с такими же сорванцами по соседним огородам и садам… Хотя однажды отец и отстегал его за это хворостиной по ногам, не больно, но обидно, и строго сказал: воровство дворянину не к лицу. Как бы тебя жизнь не била, сынок, сохраняй достоинство. А кусок хлеба — его сегодня нет, а завтра обязательно появится, с Божьей помощью и с помощью твоей головы на плечах. А потому — лучше ремеслом простолюдина не побрезгуй, если случится на него жить, а воровством и другими гадкими поступками — брезгуй и даже соблазны гони прочь. Стыдно это тому, чей прадед дворянство получил за заслуги перед Отечеством. Запомни на всю жизнь, сынок.
Жан и это запомнил.
А потом в Роан пришёл мор. Однажды на глазах у мальчика прямо на улице упал и забился в судорогах обычный дядька, прилично одетый горожанин… Прохожие в страхе пятились, освобождая место, мужчина стонал, держась за шею, а когда руки его внезапно разжались и упали плетьми, да и сам он затих — хорошо стали видны две страшно вздувшиеся чёрные шишки на шее. Два бубона. «Чума!» — охнула толпа, уже собравшаяся за спиной мальчугана. «Чума!» — отозвалось эхо топотом разбегающихся ног. «Чума», — мрачно сказал отец, выслушав Жана. «Сынок, ты не подходил к нему близко? Точно, не подходил? Хорошо… Собирайся, Жанна. Уезжаем. В Эстре? Нет, опасно, большой город, скопища людей… Придётся отсидеться в какой-нибудь деревушке. Поторопись, скоро выставят кордоны, и тогда нам отсюда не вырваться».
Он почти довёз их до Сара. Почти. Оставил в дорожной гостинице и к утру исчез. Понял, что заболел сам, и сделал всё, что мог: бросил тех, кого любил больше всего на свете. Мать нашла его прощальное письмо, мешочек с деньгами, и… угасла.
Нет, она не сломалась. Она довезла живых и невредимых детей в Сар, где арендовала, а затем и выкупила домик, смогла наладить нехитрое хозяйство, ужиться с соседями, которые поначалу шарахались от приезжих и не доверяли — мол, высоко нос дерут, хоть сами не пойми кто и откуда… Она умела найти подход к каждому, дать хороший совет — как лучше лечить скотину, чем кормить корову или козу, чтобы молоко было гуще, как отбеливать холсты… Словно всю жизнь в деревне жила. Малышом Жан об этом не задумывался, ему казалось, что так и надо, мать должна быть самой умной. И лишь потом понял, что ничего не знает о ней. Все рассказы о прошлом сводились у неё к истории о том, как они с их отцом познакомились, полюбили друг друга, как тот даже очень ловко увёз её из монастыря, где она, слава богу, была не монахиней, а лишь послушницей, значит, особого греха не совершила, сбежав-то… И немного рассказывала об их с отцом счастливой жизни, о том, как рады они были сыну и дочке…
Но очень редко люди видели с той поры её улыбку. А уж чтобы Жанна Дюмон, чью фамилию произносили всё реже, а чаще называли по-простому — «тётка Жанна», хоть этой «тётке» ещё и тридцати не было — чтобы засмеялась она хоть раз — сроду такого никто не замечал…
А когда Жану стукнуло четырнадцать, дети осиротели окончательно. В недобрый час в самую июльскую жару вернулась Жанна с ярмарки. Радовалась, что удачно вышивки продала, давно такого прибытка не было… Не успев остыть, хватанула колодезной воды — и вдруг упала замертво. Даже проститься не успела. И остались ребятишки одни. Хотя в таком-то возрасте девочки уже невестились, а мальчики из семей побогаче в оруженосцах да пажах ходили, а их тех, что беднее — к делу приставлялись, к крестьянскому или к ремеслу. Тут-то и вспомнил Жан-Поль отцовский наказ и решил податься в город, на выучку, и не к кому-нибудь, а к хорошему мастеру-оружейнику, о котором слыхивал не раз от баронских гостей и прислуги. К Антуану Бирсу частенько наведывались сыновья-рыцари, и свита у них была соответствующая, со своими специфичными разговорами.
Старый барон сироте посочувствовал. Выразил некоторое недоумение, поскольку кое-что о происхождении юного Жана знал: самую малость, но достаточную, чтобы удивиться выбранному пути. Предложил пойти в оруженосцы к одному из своих сыновей, да к тому времени парень насмотрелся, знал, что у стремени каждого рыцаря идёт грызня и выбивание зубов за почётную должность… Зубы хотелось поберечь для чего-то более стоящего, чем подавание копья и чистку чужих коней да доспехов. Не его это было дело, не его. А вот если бы всё-таки господин барон замолвил словечко перед мастером Тибо… Барон пожал плечами, но… что ж, в таком возрасте мальчик достаточно большой, мужает, и сам должен знать, чего хочет от жизни. Сиротам помочь хотелось, и в то же время — так, чтобы эту помощь не расценили превратно. И без того поговаривали, что слишком много внимания он уделяет скромной вдове — то пошлёт людей перекрыть крышу на домике, то в неурожай поможет с хлебом, то ребятишкам подарки пошлёт к Рождеству… Приходилось сдерживать собственные добрые порывы, а то уж сыновья время от времени хмурились и намекали: не надумал ли отец им безродную мачеху в дом привести? Сиротам хотелось помочь, но так, чтобы подмоги этой хватило надолго. Хочет в оружейники? Отлично. Станет мастером при Гильдии, осядет в столице, выпишет сестрёнку к себе — и куда как с добром. Глядишь — обеспеченным человеком станет, без дворянского звания тоже люди живут неплохо… А маленькая Мартина пусть пока в старостином семействе поживёт, чтобы никто в отсутствии брата не обидел. У них три дочери, сыновей нет, приставать некому будет, а чтобы со стороны никто не позарился — об этом барон позаботится.
Добр и справедлив был старый барон. Жаль, сын не в него норовом пошёл…
И когда через несколько лет не вышло у Жана со званием Мастера, и вернулся он в Сар — барон только головой покачал. Не говорил: «Я так и знал», а только подумал-подумал… и вынес юному Дюмону несколько бумаг, кои оставлены были у него на хранение ещё Жанной. Барону женщина доверяла больше, чем хлипким стенам деревенского дома, а потому — вверила ему самые важные документы, касающиеся её детей. «Тебе надо вернуть дворянское звание, сынок», — отечески посоветовал де Бирс. — «Плюнь на Гильдию и иди на службу герцогу либо королю, там такие нужны — молодые, безземельные, нуждающиеся в деньгах… Ну да, военная служба опасна, зато такой, как ты, многого достичь сможет. А погибнешь…» — Барон подавил вздох. «На всё Божья воля, но хоть сестре пенсию оставишь, будешь ей кормильцем, пока замуж не выйдет».
