И кузнецу пришлось лгать, оправдывая растущий живот сестры, про какую-то несчастную любовь к молодцу из соседней деревни, который обещал жениться, да был убит в недавней стычке с разбойниками… Ибо неизвестно, чем могло бы отлиться им с замужество с тем, кого новый барон приговорил к смерти. Барон, конечно, Филипп де Бирс, а по чьему ещё приказу могли убить гонца?
Вот, собственно, и всё…
Когда малышке Марте было два года, кузнец женился. Ему вдруг страстно захотелось своих таких же малышей, да и природа брала своё — желала, чтобы рядом было крепко сбитое горячее женское тело, податливое на ласку, чтобы хоть кто-то улыбался в этом доме, чёрт его дери, потому что, чем дольше Мартина ждала, тем больше становилась нелюдимее и угрюмей, совсем как их мать… Жить хотелось. Нормально, по-человечески. Поэтому, когда встретил в ожившем Роане бывшую свою зазнобу, к тому времени овдовевшую, даже порадовался: ну и пусть, что с двумя дочурками, даже лучше: будут Марте старшие подружки…
И ведь как получалось: никогда он не делал разницы между своими детьми и Джованны. А что в ответ получил?
Как его звали полностью, гонца? О том знала только Мартина. Но упорно отмалчивалась. Лишь однажды призналась: Артур просил полного имени и титула никому не называть, даже ему, Жану. Опасно. Вот он и не спрашивал, чтобы беды не навлечь. Нет, плохо он о своём несостоявшемся зяте не думает, тот ведь мог опять угодить в переделку и просто-напросто к ним не доехать. Но раз уж они с Мартиной венчались — настроен молодой человек был куда как серьёзнее. Скорее всего, сгинул бесследно…
Что было на медальоне? Портрет. Женский. Скорее всего — матери, больно похожи. Работы тонкой, ювелирной, можно сказать. Жан только однажды посмотрел — и больше его не открывал. Нет, кроме него ничего не сохранилось. Однажды от удара молнии загорелся дом, пришлось отстраиваться заново и потратиться куда больше, чем скромные сбережения самого Жана. Потом на деревню напала оспа. Что поделать, надо было и самим выживать, и соседей поддерживать, хотя бы самых неимущих. Потом… Да мало ли этих «потом» случается… Так наследство Артура и разошлось по каплям. Хотя, ежели мёртвые на небесах всё видят, зять не должен быть в особой претензии: многим его золото сохранило жизнь.
Может, и Мартина с ним встретилась…
Обидно: ни один мор её не тронул, сама по соседям ходила, помогала, ухаживала — и хоть бы прыщик вскочил. А пошла однжды по осени на болото за клюквой — и наступила на гадюку. Хорошо, не одна была, с племянницами, те хоть успели домой привести, а то ищи потом тело в лесу. Бывало ведь, что и хоронить некого, после зверья-то… А единственная хорошая знахарка в селе, та, что Артура зашивала, к тому времени померла. Некому было помочь.
… Но почему-то Мартина перед смертью улыбалась, будто и не чувствовала боли в распухшей ноге, будто не сводило судорогой уже синеющие губы… Глаза её лучились, словно видела она кого-то, для других незримого, очень дорогого её сердцу. Артура? Мать? Отца? Этого никто уже не узнает.
Глава 9
Ни разу со времени заключения договора на постоялом дворе капитан Винсент не пожалел о принятом решении. Помощь монаха оказалась неоценимой. Поэтому-то он и пригласил его на беседу с новоиспечённым родственником его светлости: брат Тук оказался тем ещё кладезем информации, и, судя по всему, выудил из рассказа кузнеца немного больше, чем сам капитан. Винсент готов был поклясться: у его компаньона, во многом с ним самим схожего, несмотря на их принадлежность к разным лагерям, присутствует то же «шестое чувство», интуиция, которая не так давно сделала стойку на фамилию «Лорентье». Брат Тук почуял н е ч т о. Причём, не стал от него утаивать, поскольку честно соблюдал условия: информацию — пополам! Успев изучить напарника, капитан был уверен: дотошный монах докопается до чего-то интересного, как пить дать. Наверняка у Церкви свои архивы, и весьма содержательные, отчего же не воспользоваться и не припасть к этому источнику, закрытому от посторонних?
Жильберт, конечно, будет поначалу морщиться и фыркать, как Маркиз, потому что не любит вмешательства святых отцов в его дела. Однако придётся ему смириться. Как умный человек, он должен понимать, что любая легенда, не подкреплённая весомыми доказательствами, не протянет вечно. Сказочка, которую они с ним сплели на скорую руку, погуляет в народе с неделю, а затем, не получая дополнительной подкормки, разрастётся невесть во что. Найдутся любопытные, среди них наверняка и такие, что не побрезгуют лично наведаться — сперва в казармы, а потом и в Сар, порасспрашивать, кого же здесь всё-таки арестовали. И понесётся одно за другим, обрастая всё более фантастичными подробностями. Хоть рейтарам и велено блюсти молчание о том, где были, тем не менее… Человек слаб и на вино, и на деньги, да иной раз просто любит поговорить, отдыхая от трудов праведных в каком-либо кабачке или у милашки. Не уследишь.
Им с молочным братом нужен союзник. Недругов у Жильберта полно, особенно при высочайшем дворе, и ежели Его Величеству Генриху донесут о странных метаморфозах с супругой герцога, то наверняка вывернут всё наизнанку, дабы представить происходящее в дурном свете. Начнутся разбирательства. Вот тогда и пригодится уверенный в своей правоте зычный глас архиепископа Эстрейского, имеющего ох какой вес при высочайшем дворе, и не только за духовные подвиги. Но почву для этого нужно готовить уже сейчас.
Капитан поднялся в привратную башню, кивнул часовым. Пока Лурье разгонял дворню и вникал, кто при каком деле и куда лучше пристроить вновь прибывших, он решил сам проверить посты, дабы не расслабляться. Оглядел сверху мост, блестящие цепи и начищенные зубцы подъёмного механизма и в который раз одобрительно хмыкнул. Хорошо сработано, быстро, добротно. Само по себе характеризует того, кто этим занимался…
Выше, со стены, был хорошо виден опустевший двор. Никто не шатался без дела, как это частенько наблюдалось средь сытой и набалованной дворни аристократов: здесь десятник и лейтенант успели всех пристроить к работе, и местных, и вновь прибывших. Женщины отмывали до блеска окна и наводили чистоту в изрядно запущенных комнатах, проветривали, выбивали ковры и портьеры, трясли перины и подушки, затевали большие стирки. Мужчины были брошены на работы потяжелее: разбирали груды мусора, невесть за сколько лет скопившегося в углах двора, расчищали сток для рва, чистили конюшни… Вот уж невольно вспомнишь мифологического царя! Рейтары просто в негодование пришли, узрев, в каком состоянии денники. Конь для рейтара — друг и хранитель, ты о нём заботишься в мирное время, он о тебе — в бою, а потому — ничего удивительного, что стойлам, кормушкам и поилкам сейчас уделялось внимания не меньше, чем барским покоям.
