Благодаря костному анализу удалось установить приблизительный возраст нашего чудовища — более двухсот лет, а также определить общую продолжительность внутриутробного развития по плоду, найденному в чреве чудовища, — около двадцати лет. Подумать только — двадцать лет в материнской утробе! Внутриутробный возраст найденного детеныша составлял примерно десять лет; при этом у него еще не было глаз, он имел размеры шестилетнего ребенка и, несмотря на хвост и очень длинную шею, так трогательно сжимал на груди крохотные ласты-ручки, что одна из женщин-исследователей, мать аутичного ребенка, не смогла сдержать слез, когда детеныша извлекли из материнского чрева. Благодаря этому факту было выдвинуто предположение, что чудовище уже производило на свет потомство хотя бы раз. Уже на следующий день были предприняты новые попытки обследовать дно озера, но все они оказались безрезультатными. Не помогло даже глубоководное океаническое оборудование. После этого ученые сделали еще одно открытие — что сосцы у Глимми носили атавистический характер и выглядели так, словно не предполагали никаких молочных желез.
Ко всему прочему у чудовища были обнаружены острые твердые черные зубы в три ряда, явно рассчитанные на пережевывание рыбы и озерных водорослей, являвшихся для него пищей. Легкие его напоминали огромные резервуары, вмещавшие трехмесячный запас кислорода, благодаря чему Глимми мог выныривать на поверхность только четыре раза в год. Кроме того, животное обладало таким толстым и плотным слоем жира, что наших промысловых китов по сравнению с ним можно было считать легковесами. Одна унция жира Глимми, когда ее зажгли, горела пятнадцать часов и запах имела весьма любопытный, очень свежий — смесь сосновой смолы и озерной воды. Конечно, такой слой жира был необходим животному, чтобы переносить жестокие зимы подо льдом глубоководного озера, а также для поддержания большой массы тела.
Глимми имел четыре конечности; передние напоминали забавные маленькие ручки, очень похожие на человеческие, только без больших пальцев. И хоть животного никогда не видели на суше, было совершенно очевидно: оно умеет передвигаться и по земле — просто, по-видимому, за последние лет сто — сто пятьдесят утратило этот навык по причине громоздкости.
Подобно киту Глимми имел разделенные ушные косточки. Сложное строение внутреннего уха подтолкнуло ученых к гипотезе, что животное обладало редчайшим и чистейшим слухом, несопоставимым со слуховой системой ни одного живого существа на планете. Именно такой чуткий слух позволил пугливому и осторожному Глимми долгое время оставаться незамеченным — человека он чуял на огромном расстоянии, выныривая только по ночам или в туманную погоду.
Вот такой образ сложился в моем воображении, когда я читала статью о Глимми. Я сидела впотьмах в окружении собранных сумок, привидение нависало надо мной заботливым фиолетовым пятном, и из головы у меня никак не шла грустная картина — холодная бездыханная туша чудовища, распростертая на цементном полу дока. Я представляла себе краны, ворочающие эту мертвую тушу, человечков, копошащихся вокруг нее подобно лилипутам вокруг бедолаги Гулливера, свесившуюся набок голову несчастного Глимми с тремя рядами блестящих черных зубов, извлеченные из туши внутренности, над которыми суетились репортеры с камерами, и гладкую светло-кремовую шкуру, почерневшую вокруг ран.
Эта ужасная картина так не вязалась с моим представлением о чудовище — бороздящем черные глубины озера Глиммерглас, радующемся родной стихии, чудовище с озорными умненькими пытливыми глазками и ручками, хватающими рыбу, — что я отложила журнал в сторону, побоявшись расплакаться.
Глава 34
ОТЪЕЗД
В день моего отъезда из Темплтона я пригласила моего отца пообедать. Пока еще не зная, что он мой отец, он был слегка удивлен, когда я позвонила ему накануне. Я ждала в прохладном сумраке кафе Картрайта, потягивая чай со льдом и пытаясь прогнать с щек предательский злобный румянец.
Сол Фолкнер пришел нарядный, как на свидание: в дорогой рубашке, хороших брюках, — как будто считал, что девушка вдвое младше его не преминет приударить за ним, а потому разоделся как мог. Видимо, не впервые. Я встала ему навстречу, одергивая подол, и протянула руку. Он посмотрел на мою руку и улыбнулся. Пожимая ее, он сказал:
— Ой, Вилли, разбиваешь ты старику сердце. Мне бы в голову никогда не пришло, что у тебя может быть ко мне дело. — Он уронил свою долговязую фигуру на стул и улыбнулся.
— Дело? Смотря что ты называешь делом.
Над нами уже нависла официантка — постукивая ластиком карандаша по блокноту, она нетерпеливо вздыхала.
Я помнила ее еще со времен школы (она училась на пару классов младше) и сейчас узнала по этим вульгарным зеленым теням на веках и огромным кольцам в ушах, достававшим до плеч. Она сделала вид, что не признала меня.
— Абнер-сандвич, пожалуйста, — сказала я, не глядя на нее. — Овощной салат без заправки и чай со льдом и лимоном.
Сол заморгал и слегка нахмурился.
— Мне то же самое, кивнул он официантке и отдал ей меню, в которые мы даже не заглянули. — Я всегда беру это, — пояснил он.
— Что ж, все сходится.
— Что сходится?
— Увидишь.
Он развернул салфетку, расстелил на коленях и нагнулся ко мне через стол:
— Ладно, Вилли, хватит этого театрального напряжения. Ты можешь объяснить, что ты там скрываешь? Если ты про деньги за колледж, то об этом можешь не беспокоиться, ты же знаешь.
Я огляделась по сторонам, не подслушивает ли нас кто-нибудь, но обеденный наплыв посетителей должен был наступить через час, поэтому народу почти не было — лишь семейка туристов да школьник-прогульщик, присосавшийся к коктейлю. Поймав на себе его взгляд, я подмигнула. Он подмигнул в ответ, и изо рта его выпал кусочек гамбургера.
— Тогда слушай, — сказала я Солу Фолкнеру. — У меня есть что тебе рассказать.
— Ну так рассказывай!
— Давным-давно, — начала я, — жила-была девушка. И была она круглая сирота. И вот приехала эта девушка жить в родной город. И в один прекрасный день явился к ней юный красавец принц, и выпили они вместе вина, а потом дело дошло до того, до чего оно обычно всегда и доходит, когда двое пьяны и молоды. Прошло время, и родилось у девушки дитя, только принц об этом ничего не знал. А дитя это выросло и в один прекрасный день решило разыскать своего ни о чем не подозревающего отца. — Я умолкла и выжидательно смотрела на Сола.
Он, вконец смутившись, озадаченно заморгал.
— Какой еще принц, какое дитя? Кто это? — Он оглянулся на официантку, принимавшую заказ у туристов. — Официантка, что ли? Она тайная наследница? Какая у тебя странная история. Зачем ты мне ее рассказываешь, Вилли?
— А вот и не странная. Не странная она, Сол. То есть папочка.
Он вытаращил глаза и уставился на меня, разглядывая мою физиономию. Затем провел рукой по лицу и судорожно вздохнул.
— Нет, Вилли, я что-то не понимаю… Как такое может быть?
— Это ты мне расскажи!
— Но я не могу иметь детей! — воскликнул он. — Я с тремя женами расстался как раз из-за того, что не могу иметь детей! Нет, это просто невозможно!
— Но это случилось, — возразила я. — И я тому живое свидетельство. Можешь даже меня ущипнуть.
Это была шутка, но он и вправду ущипнул — целую неделю потом у меня на руке пониже плеча красовались два параллельных синячка.
— Как же так?! — недоумевал он. — Мне никто ничего не говорил! Я ходил болеть за тебя на все школьные матчи и ничего не знал?..
— Я и сама не знала. До вчерашнего вечера. А вчера вечером мать рассказала мне.
— Но я никогда ничего такого не делал с твоей матерью, клянусь!
— Да? Но мы же с тобой не какие-то призраки!
— Но я ничего такого не делал!
— Нет, делал. Напряги память и вспомни. Погожий денек ранней-ранней весной… почки распускаются на деревьях… Салат из помидорок… Вино…
Я наблюдала и видела, как лицо его (мое лицо) покраснело и его точеный нос (мой нос) уловил что-то глубокое и волнующее. Он растерянно заморгал и откинулся на спинку стула.
— Подожди, что-то вроде припоминается…
— Ты не спеши, папочка. Времени у меня впереди уйма — вся жизнь. — Я улыбнулась. Так широко, что даже испугалась, как бы лицо не треснуло.
Соломон Фолкнер вытер вспотевший лоб и задумчиво сложил губы трубочкой.
— Бог ты мой, точно! Но это так… извини меня… странно! Я ведь тогда вообще не помнил, что мы делали с Вивьен. С твоей мамой. Я проснулся наутро в ее доме — полуголый, голова раскалывается от похмелья. Ну и испугался. Испугался, что моя невеста обо всем узнает и тогда точно убьет меня. Поэтому я очень долго избегал твоей матери. Просто выбросил ее из головы. Вот черт, я даже не знал, что такое произошло! Как дерьмово-то все получилось!
