Он слегка разжал пальцы, она выдернула руку.
— Я разрушительница, — уверенно ответила Луиза.
— Никакая ты не разрушительница. Все, роль Странника отыграна. Взгляни на нас. Права ты была только в одном: мы дети своего времени, и перед нами лежит единственный путь — вперед.
Он стер с ее щеки слезу.
— Если любовь можно обрести вновь, считай, что ты обретала ее много раз.
Он помазал ее слезой свою щеку, точно так же как она когда-то смазала свое лицо кровью Эдмунда Уитлока.
— Что ты делаешь? — спросила она.
— Ты любима, а я, по твоему же собственному признанию, нет.
Она вскочила со скамьи и едва не упала навзничь, пытаясь отстраниться от него.
— Том, остановись! Нет!
— Слишком поздно, — сказал он.
Луиза стояла не шевелясь. Он взял ее за плечи и, подтолкнув, направил к двери, провел мимо бывших слуг. Луиза не сопротивлялась. Словно в забытьи они приблизились к лестнице, спустились вниз.
— Том, не нужно, — пробормотала она. — Не делай этого.
Собака ожидала Сэйерса внизу, сидя в центре нефа, глядя на хоры. Она неуклюже, боком отбежала в сторону, пропуская их.
Сэйерс вывел Луизу на церковное крыльцо, там остановился и, взяв за плечи, повернул к себе. Она стояла на расстоянии вытянутой руки. Он в последний раз посмотрел ей в глаза.
— Я отпускаю тебя, — произнес Сэйерс. — Отныне все твои грехи ложатся на меня. А теперь иди. — Он развернул ее и легонько подтолкнул в спину.
Глава 53
В пятницу, первого января 1904 года, рыцарь английского театра сэр Генри Ирвинг, остановившийся в отеле «Вашингтон», получил письмо. Исполнительный директор Брэм Стокер, всегда проверявший корреспонденцию, вскрыв конверт, извлек оттуда листок бумаги, прочитал текст и передал письмо своему шефу. Оно содержало приглашение в Белый дом, где в тот день, ближе к обеду, президент устраивал прием.
В течение века президенты США сохраняли традицию — на Новый год приглашать всех находящихся в столице правительственных чиновников, послов иностранных государств и оказавшихся под рукой представителей простого люда, прославившихся своими достижениями, дабы все они смогли отдать дань уважения руководителю страны. В приглашении указывалось, что Ирвингу следует воспользоваться входом для гостей, расположенным с тыльной стороны здания. Оттуда его и Стокера провели в Голубую комнату, где Ирвингу отвели место в конце шеренги, возглавляли которую офицеры корпуса морской пехоты.
Прием, открывающий сезон торжеств и великосветских балов, заканчивался пожатием самим президентом семисот рук наиболее отличившимся гражданам и гостям, символизировавшим надежность страны и лично ее главы. Белый дом наводнили агенты службы безопасности и полицейские. Никому не разрешалось подходить к главе государства, держа руки в карманах или прикрывать их какими-либо предметами.
Увидев Ирвинга и Стокера, президент Рузвельт задержался возле них и удостоил непродолжительным разговором. Стокер крайне удивился и несказанно обрадовался, когда президент вспомнил его имя, хотя с тех пор как они делили скамью присяжных на заседаниях полицейского дисциплинарного суда, прошло немало времени.
Кое-кто из приглашенных полагал, что президент намеренно испытывает их терпение, другие же видели в поведении старого лиса Рузвельта очередную хитрость — затягивая прием, он показывал свою отличную физическую форму. Каждая лишняя минута, уделенная чиновнику или иностранному послу, могла быть истолкована как предвзятость, но Ирвинг считан себя выше социальных предрассудков.
Закончив разговор, глава предложил Ирвингу и Стокеру пройти за красный бархатный канат и присоединиться к особому обществу — личным друзьям президента и членам его семьи.
Ирвинг и Стокер пробыли на приеме примерно час. Ирвинг блистал, как обычно. Участие в подобного рода торжествах помогает человеку возвыситься и забыться. Ирвингу нужно было отвлечься, его восьмое турне по Америке заканчивалось провалом. Публика видела в нем уже не блистательного актера, а бледный призрак минувшей эпохи. Пока Ирвинга чествовали и жали руки на приеме, он почти уверовал в то, что ему удастся превратить провал в триумф. На самом деле его авантюрная поездка заканчивалась полным фиаско, финансовые потери от дорогостоящей постановки «Данте» погребли под собой все радужные ожидания.
Мужественный Стокер, непоколебимо веривший в талант Ирвинга, до последнего момента не желал взглянуть в глаза реальности. Только когда они за пять месяцев объехали со спектаклем тридцать три города и везде шестидесятишестилетний актер играл роли, созданные им тридцать с лишним лет назад и отгремевшие тогда же, Стокера начали одолевать приступы уныния. Он даже подумывал, не расплата ли это за его чувство высокомерия, испытанное им тогда, на далекой станции, во время разговора с управляющим театром Эдмунда Уитлока.
* * *
Просматривая наутро свежие газеты, Стокер обнаружил отчет о президентском приеме в середине газеты, центральные же их страницы заполнили сообщения о катастрофическом пожаре в Чикаго, в огне которого сгорел не только знаменитый театр «Ирокез», но и почти шестьсот зрителей. Трагедия произошла по вине сотрудников театра, оказавшихся не подготовленными к чрезвычайным ситуациям, а также из-за ошибок в конструкции сцены. Многотонную асбестовую противопожарную плиту заклинило в деревянных направляющих, а двери театра, отворявшиеся внутрь, то ли примерзли от холода, то ли просто не открылись. В возникшей панике многие были раздавлены. Часть тех, кто не поддался массовому безумию и остался в своих креслах, погибли от удушья. Акробат, пытавшийся спастись вверху, на трапеции, сгорел живьем, запутавшись в страховке. Стокер, завидев пожар, всегда останавливался и смотрел на языки огня и зарево со смешанным чувством ужаса и восторга. Подумалось ему и о том, не отразится ли самым отрицательным образом пожар на их гастролях. Многие театры закрывались для проверки систем противопожарной безопасности.
Среди прочей корреспонденции Стокер наткнулся на объемистый конверт, адресованный лично ему, который, прежде чем попасть к нему в руки, переадресовывался по крайней мере трижды.
Он вскрыл его и нашел внутри с десяток желтоватых листков, с обеих сторон исписанных таким убористым почерком, какого никогда не видел. Похвастать отличным зрением он уже не мог, поэтому, чтобы прочитать их, был вынужден воспользоваться лупой. Письмо было неподписанным, но Стокер без труда узнал автора.
На час театральные дела отошли в сторону, он забыл об Ирвинге, читая и перечитывая изложенный рассказ.
Покончив наконец с письмом, Стокер взял путевой дневник с расписанием гастролей по март и принялся думать, как бы ему выкроить пару дней из плотного графика.
Задача была тяжелая. Стокер отвечал за каждую мелочь во время переездов театра — ведь он являлся самым доверенным лицом Ирвинга. Однако присущая ему смекалка, помогавшая уплотнять программы, выручила и на этот раз, сумев выполнить противоположную задачу — ему удалось найти время там, где любой другой бессильно опустил бы руки.
* * *
Днем позже Брэм Стокер приехал в небольшой городок Ибервиль, штат Луизиана, и, наняв экипаж, попросил отвезти его на перекресток, откуда виднелось желтое здание одинокой церквушки. Дорога к ней оказалась перепаханной. Стокер оставил кучера ждать, а сам через тростник направился к церкви.
Еще на подходе он услышал гудение мух, тучей висевших над телом женщины. Она лежала футах в тридцати от входа в церковь, уткнувшись лицом в грязь, поэтому Стокер не узнал ее. Проходя мимо, он вытянул из кармана платок и прикрыл рот и нос. На обнаженных руках женщины зияли рваные раны, оставленные дикими животными, кое-где они были объедены до самых костей.
Дверь церкви оказалась открытой. Внутри было прохладней, чем на улице, по нефу плавал легкий белый туман. Возле лестницы находилось еще одно тело, мужчины, скрюченное, с раскинутыми руками и ногами, напоминавшее обтрепанную матерчатую куклу. Кто-то, видимо, пытался отволочь его и бросить рядом с телом женщины, но передумал и швырнул у колонны, привалив спиной к ней. Голова мужчины упала на грудь, но, бросив на него беглый взгляд, Стокер успел заметить впалые глаза, перекошенное лицо и искривленный рот психически нездорового человека, отвалившиеся от зубов десны. Казалось, он вот-вот поднимется и заговорит.
— Идите сюда, Брэм, — услышал Стокер голос, обращенный к нему с хоров, со стороны органных труб.
Стараясь не дышать глубоко, Стокер поднялся по лестнице. В комнате за органом он нашел Тома Сэйерса. Тот сидел на скамейке, за обшарпанным столом, на котором лежат тяжелый самовзводный «бульдог», любимый револьвер полицейских.
— Слушаю вас, Том, — сказал Стокер, косясь на револьвер. — Что стряслось?
