Еще хуже становилось с мамой. Та демонстрировала ему полное неодобрение, часто плакала, давила и регулярно закатывала истерики о том, что эта «столичная лярва» ему не пара. Назар ничего ей не отвечал — физически все силы высасывала из него работа. А головой он давно уже был не здесь. До такой степени не здесь, что лишь тянул лямку от звонка до звонка Миланы и все еще оставался в Рудославе по единственной причине — он не мог бросить дядю Стаха решать все проблемы самостоятельно только потому, что сам надумал жениться.
А потом количество звонков сократилось. Нет, не сразу. Первый месяц все было хорошо. А уже в начале октября Милана ошарашила новостью: предложили несколько кастингов в журналы, а какое-то агентство всерьез рассматривало возможность с ней поработать. И это было первым крупным предложением, которое сулило перспективы, потому Милана прыгала едва ли не до потолка и увлеченно рассказывала ему, что собирается надеть, куда ей надо подъехать, кого она там увидит, и как будет выкручиваться с папой — она опасалась его злости, но и профукать свой шанс тоже не хотела.
Назар не очень понимал, отчего злится «папа», не особо вникал, что там за шанс такой, и слабо себе представлял, сколько Милане платят. Но знал одно: все это снова ее отнимает. Потому что в октябре она и правда начала пропадать, а Назар, как тот кречет, словно бы забился в угол вольера и не знал, к чему себя применить.
Фантазия рисовала ее жизнь как череду вспышек камеры, новых знакомств, влиятельных и обеспеченных мужчин и развлечений. А он в земле ковыряется, у него мозоли на пальцах и под ногтями грязь. И камни эти чертовы он почти уже ненавидит.
И особенно сильно в те дни, когда не удается с утра дозвониться, потому что она снова похватала что-то быстренько со стола и умчалась в неизвестном направлении.
Вечером расскажет. Если сможет. Если время найдет. Так наступало похмелье. То самое, которого не случилось сразу. И постепенно он начинал замечать вокруг себя что-то еще, но даже смотреть по сторонам было больно.
В этой реальности пару раз он видел в городке Аню Слюсаренко. Видел, но не подходил. Внутри от этих случайных взглядов ворочалось что-то неопределенное, мутное, вязкое. Стыдное. Он понятия не имел, сделала ли она аборт, но спрашивать напрямую не хотел и выдерживал характер. Знал, что если проявит интерес, то потом не отвяжется. Лучше бы, конечно, сделала. Лучше бы хватило благоразумия. Что учинят ее родители, если узнают, — он себе не представлял. В скандале, который устроят ему, не сомневался, но это, черт подери, чепуха. Аньку было немного жалко. А еще маму. Маме это тоже как ножом по сердцу. И тут уже ему следовало принимать какое-то решение — молчать ведь и правда никто не будет, если Аня решила сохранить… ребенка. Наверное, это уже известно, если решила.
И дурацкое «если» тоже терзало его в ту осень, от которой спасала только работа, но она же и затягивала, будто бы болото, не было ей ни конца, ни краю.
Узнал он от Лукаша. И нет, не в тренажерке. Назар ее забросил давно. Он вообще все на свете забросил, кроме телефонной трубки, которую сжимал в руках — Милана сбрасывала ему фотографии из портфолио, селфи и виды «нашей» квартиры. Хотя и не так бодро, как поначалу.
«Устаю», — говорила она. И он старался ей верить.
В тот вечер, единственный более-менее свободный за долгое время, она отмахалась от него своей чрезвычайной занятостью — сначала не взяла трубку, потом коротко отписалась, мол, показ у нее. Шамрай мрачно усмехнулся в ответ на это сообщение и увалился на кровать, чтобы задрыхнуть со злости и не думать больше ни о чем. Потом его разбудила трель телефона, и он спросонок подумал, что Милана все-таки перезвонила. А нет. Не она. Лукаш. Кречет выругался, но вызов принял, прохрипев в микрофон сонное: «Алло».
— Привет, — без особенной радости в голосе поздоровался Ковальчук. — Дрыхнешь, что ли?
— Угу. Сморило. Ты что хотел?
— Поговорить хотел, но не по телефону, — заявил Лукаш. — Надо встретиться.
«Опять, блядь, не судьба» — мысленно сообщил подушке Шамрай и поднялся, скидывая одеяло.
— Куда-то подъехать? Или лучше ты ко мне? А то в рань вставать.
— Тетка Ляна дома?
— Та не, вроде. Сегодня в Левандов уехала. На оперу, с ночевкой.
— Ну тогда скоро буду. Только не засни снова, — буркнул Ковальчук и отключился.
Пришлось вставать и топать на кухню. Хлебать воду из носика чайника. Потом варить кофе. Открыв дверцу в подвесном шкафчике, наткнулся на початую бутылку коньяка. И почему-то вспомнилось, как вот так, кофе, он отпаивал Милану, добавляя понемногу алкоголя. Она не шутила тогда. У нее месячные были болезненные. Настолько, что без допинга не справлялась, а Назару почти на неделю пришлось забыть о чем-то большем, чем поцелуи. Первые дни вообще был сплошной кошмар. Гормоны у нее шалили не по-детски. Они смотрели слезливые мелодрамы в ее комнате, развалившись на кровати, и ели мороженое, запивая его кофе с коньяком. Только на третий день ее начало отпускать, а Назар сделал невероятное открытие: петтинг его тоже капец как заводит. Даже в полном обмундировании. Правда он раньше и слова этого не знал, но Миланка просветила.
Назар скрипнул зубами и решительно вынул бутылку, поставив на стол стаканы. Потом соорудил бутерброды на скорую руку, и когда заявился Ковальчук, был уже в целом проснувшимся и ожидал его на ступеньках крыльца.
Друг припарковал машину у ворот и топал к нему с самым серьезным видом. Аж тошно.
— Я нам пожрать сварганил, пошли, — махнул ему Назар.
— Надеюсь, аппетит у тебя не пропадет, когда новости узнаешь, — ворчал друг, пока раздевался в прихожей. Прошел за Назаром на кухню, окинул взглядом стол и сунулся к чайнику. После потянулся за бутербродом и некоторое время молча сосредоточенно жевал. Назар тоже молчал, отвернулся и угрюмо налил себе кофе, плеснув пару капель коньяку, как тогда Милане. Потом глянул на друга и спросил:
— Будешь? Постелю у себя, Надьку предупредим.
— Мне чаю хватит, — отказался Ковальчук и, залив подоспевшим кипятком чайный пакетик, устроился на стуле. — Я предупредить приехал. Скажу один раз, в дальнейшем обсуждать не стану. В прокуратуре перестановки серьезные, в район новая фигура зашла. Интересуется всем, вообще всем, сечешь? И я подозреваю, что ни к чему хорошему это не приведет. На Стаха мне наплевать, но он и тебя утащит в свою яму. А новый прокурор роет землю всем, чем можно.
Назар напрягся и приподнял голову. Отхлебнул из чашки, горло обожгло.
— Ты хочешь сказать, что сунется к нашим приискам?
— Есть основания считать, что может сунуться, — Лукаш тоже хлебнул чая. — Назар, вали от дядьки, добром не кончится.
— Ты ж говорил, что он выходы на Кловск ищет. Значит, есть варианты. Не вылезает сейчас оттуда. Ты сам знаешь, что дядя Стах всегда найдет, как выкрутиться.
— А ты?
Шамрай на секунду завис. В груди что-то трепыхнулось, но он не мог идентифицировать, что именно. Он всегда, с шестнадцати лет, знал другое, главное. Это и озвучил:
— Ну я же с ним. У нас участок новый, очень жирный… он никому, кроме меня, не доверяет.
— Тебе это нахрена? — рявкнул Ковальчук.
— Ты сам знаешь, что я на полпути не могу бросить. Не Стаха. Да и деньги мне сейчас во как нужны, — рубанул у шеи воздух Назар. — Позарез!
- Деньги не пахнут, да?
— Лукаш, мать твою! Я никого не граблю! А пашу как вол. Днями и ночами. Да ты… ты ведь внутри системы! Кто больше дал, тот и хозяин. И тебе тоже!
— Ты себя грабишь, Назар, себя, — в который раз принялся объяснять очевидное Ковальчук. — Но упрямо, как тупой осел, не хочешь понимать, что ты для Шамрая такой же расходный материал, как и все остальные. Только твой поводок даже короче, чем у всех остальных. Вали от него, Кречет, вали, пока не поздно. Тем более, тебе есть для чего… для кого.
Назар коротко вдохнул и глянул на Ковальчука. Понимал, что и злиться уже не может — губы сами собой растянулись в улыбку.
