Когда Оболенский стал выковыривать кнопки, чтобы снять свои радужные перспективы, Белосельский сказал:
— А вы, Елисей Елисеевич, оставьте эти произведения здесь. Пусть люди ходят в мой кабинет, смотрят, создают мнение.
Удалов проводил Минца до дома. Тот совсем расклеился. Чихал, хрипел — утренний пробег роковым образом сказался на его здоровье, подорванном мыслительной деятельностью.
— Вы что замолчали, Лев Христофорович? — спросил Удалов. — Что за светлая идея пришла вам в голову?
— А вы догадались? — удивился профессор. — Я думал, что никто не заметил.
— Я вас хорошо знаю, сосед, — сказал Удалов. — Вспомните, сколько мы с вами всяких приключений пережили!
Удалов остановился, приложил ладонь ко лбу профессора и определил:
— Лев Христофорович, у вас жар. Сейчас примите аспирин и сразу в постельку.
— Нет! — воскликнул Минц. — Ни в коем случае! Я должен немедленно ехать… идти… перейти. Я дал слово. Город ждет!
— Лев Христофорович, — возразил Удалов. — Вы не правы. В таком состоянии вы ничего сделать не сможете. И если надо куда-то съездить, вы же знаете — я всегда готов. Тем более для родного города.
— Нет, — не согласился Лев Христофорович, пошатываясь от слабости. Простуда брала свое. — Предстоящее мне путешествие очень опасно. Потому что оно совершенно непредсказуемо.
— Путешествие?
— Да, своего рода путешествие.
Они дошли до ворот дома шестнадцать. Погода испортилась, начал накрапывать дождик. Желтые листья срывались с деревьев и приклеивались к мокрому асфальту. Минц остановился в воротах и сказал:
— Вам, Корнелий, я могу открыть опасную тайну, которая не должна стать достоянием корыстных людей и милитаристских кругов.
— Погодите, — перебил друга Корнелий. — Сначала мы пойдем домой, чайку согреем, аспиринчику хлопнем, а потом поговорим.
— К сожалению, у нас нет времени, — упирался Минц. — Вы же видите, в каком критическом положении оказался наш город. Слабенко имеет поддержку в области. От меня ждут быстрых решений. Я дал слово.
Все же Удалову, который был помоложе, удалось затащить Минца в подъезд. Он оставил профессора перед дверью его квартиры и велел переодеться, а сам обещал тут же прийти.
Тут же прийти, конечно, не удалось. Пока сам умылся да рассказал все Ксении.
За обедом включил телевизор, местную программу. Показывали общественный суд над Передоновым, который кинул на мостовую автобусный билет. Прокурор требовал изгнания из Гусляра, защитник нажимал на возраст и славную биографию. Преступник рыдал и клялся исправиться. Ограничились строгим порицанием. Потом была беседа с сержантом Пилипенко о бродячих кошках. Пилипенко полагал, что это происходит от недостаточной нашей любви к кошкам. Если кошку ласкать, она не уйдет из дома.
Вдруг словно звякнул внутри звоночек. Как там Минц? А вдруг он, презрев температуру, уйдет из дома?
В одну секунду Удалов сбросил домашние туфли, натянул ботинки и накинул пиджак. Еще через минуту он уже был у Минца, который без сил лежал на диване.
— Сейчас я согрею вам чаю, — сказал Удалов, включая плиту. — Вам нужен постельный режим.
— Нет! — закричал Минц.
Он попытался встать, но ноги его не держали.
Удалов принес чай и таблетки. Минц сдался. Он покорно выпил горячего чая, проглотил таблетки, и только потом Удалов согласился его слушать.
— Я знаю, — сказал Минц слабым голосом, — что за два дня проблему гравитации мне не решить. Слишком много еще не сделано. Но есть надежда, что один человек ближе меня подошел к решению загадки.
— И вы к нему собирались ехать?
— Вот именно.
— И куда, если не секрет? В Японию? В Конотоп?
В голосе Удалова звучала ирония. Уж он-то знал, что на Земле нет никого, кто сравнился бы гениальностью с профессором Минцем.
— Еще дальше, — улыбнулся Минц.
— Разумеется, за лесом вас ждет космический корабль.
— Вы почти угадали, мой друг, — сказал Минц.
— И как же зовут этого вашего благодетеля?
— Минц, — ответил профессор. — Его зовут Лев Христофорович Минц.
— Бредите, что ли? — испугался Удалов.
— Нет, я в полном сознании. Я хочу воспользоваться фактом существования параллельных миров.
— А они есть?
— Есть, и множество. Но каждый чем-то отличается от нашего. Я обнаружил тот из них, что развивается вместе с нами и различия которого с нашим минимальные.
— То есть существует Земля, — сразу сообразил Удалов, — где есть Великий Гусляр, есть профессор Минц.
— И даже Корнелий Удалов, — сказал профессор.
— Это точно?
— Это доказано теоретически.
— И вы хотите поехать туда?
— Вот именно. Там живет мой двойник.
— Но если вы не изобрели этой самой гравитации, почему вы решили, что он изобрел гравитацию?
— Параллельный мир, назовем его Земля-2, не совсем точная наша копия. Кое в чем он отличается. И если верить моим расчетам, он движется во времени на месяц впереди нашего. А уж за месяц я наверняка изобрету антигравитацию.
— Ну и отлично, — сказал Удалов, который умом конечно же согласился с очередным открытием Минца, но душа его такого оборота событий не восприняла. Трудно представить, что где-то за миллиарды галактик или миллионы световых лет живешь ты сам, и жена твоя Ксения, и профессор Минц, и даже товарищ Белосельский.
— Не верите? — спросил Минц.
— Верю-то верю, да не знаю. А далеко до него?
— Этого наука сказать не может, — ответил Минц. — Потому что существование параллельных миров подразумевает многомерность Вселенной. Она изогнута так сложно, что параллельные миры фактически соприкасаются и в то же время отстоят на миллиарды световых лет. Нет, это выше понимания человека!
— Ну раз выше, то не надо объяснять, — согласился Удалов. — Выздоровеете, отлежитесь — и отправляйтесь в ваш параллельный мир, поговорите с самим собой, может, и в самом деле поможет.
— Вы ничего не поняли! — воскликнул простуженный профессор. — Я же дал слово! Город ждет! Если через два дня я не изобрету антигравитацию, Оболенский начнет.
Голос профессора прервался.
— Не переживайте, — возразил Удалов. — Вы не один. С вами общественность.
— Я обещал, — слабым голосом повторил профессор.
Тут он принялся биться, бредить и довел Удалова своими стенаниями до того, что он заявил:
— Ладно уж, схожу вместо вас.
— Нет, это опасно!
— Почему?
— Мы не знаем, в чем разница между нашим и тем миром.
— А какая может быть разница, если миры параллельные?
— Параллельные, но не обязательно идентичные.
— Тогда тем более интересно.
— Я не могу взять на себя ответственность.
— Утречком, до работы, и схожу.
— А если придется задержаться?
— Перекушу там. Деньги небось одинаковые?
— Удалов, вы задаете бессмысленные вопросы! — рассердился профессор. — Я там не был, никто там не был. Проголодаетесь, зайдите к самому себе, неужели не накормят?
— Значит, можно идти налегке, — сказал Удалов.
— По моим расчетам, путешествие займет часа два. Вам надо заглянуть в собственный дом, встретить меня, поговорить, все объяснить, взять формулы гравитации, если они есть, — и тут же обратно.
— Вот и договорились, — обрадовался Удалов. — Отдыхайте. Может, все же врача вызвать?
— Нет, мой организм справится, — ответил Минц.
— Дайте мне слово, что до утра с дивана не встанете!
После некоторого колебания Минц дал слово, и Удалов ушел к себе успокоенный. Слово Льва Христофоровича нерушимо.
К путешествию в параллельный мир Удалов отнесся без паники. Ему уже приходилось путешествовать. Правда, новое путешествие давало пищу для размышлений. И Удалов размышлял.
В тот вечер они пошли с Ксенией в отреставрированный городской театр, где давал концерт камерный оркестр под управлением Спивака. Теперь, когда духовная жизнь Великого Гусляра оживилась, туда приезжали многие выдающиеся артисты, даже из-за рубежа. На некоторые концерты было трудно попасть. Например, на вечер Адриано Челентано съехались зрители со всего района, даже из Тотьмы и Пьяного Бора.
Гастролеры также были довольны Гусляром. И его памятниками старины, и мирным добродушным гуслярским населением, и энтузиазмом любителей искусства. Но больше всего они ценили гуслярский театр, построенный в конце XVIII века радением купца Семибратова, правда к концу прошлого века обветшавший и заброшенный. В годы первых пятилеток в нем был склад, затем его перестроили под галошную артель. Пупыкин, в краткую бытность свою главой города, хотел сделать в бывшем театре Дом приемов, но Оболенский уговорил его театр снести и на его месте воздвигнуть Дом приемов из белого мрамора. К счастью, Пупыкина сняли, а театр восстановили методом народной стройки. Каждый второй гуслярец выходил на эту стройку добровольно, а кто не мог выйти, способствовал в меру сил шитьем портьер, изготовлением бронзовых дверных ручек или выпиливанием деревянных деталей. Когда театр, скромный, уютный, открыл свои двери, специалисты всего мира были поражены его акустикой. Даже шуршание актерских ресниц долетало до последнего ряда, облагораживаясь в полете.
