разом на уверения Фирина, что он всего лишь хочет быть с возлюбленной, изводила вопросом:
«И чем ты готов заплатить?»
— Капкан Хранителя — реликвия правящего рода и символизирует власть короля. Раз за разом ее пытались украсть смотрители Пустоты, и Тальвада прикрывалась тем, что камень спасал ее подчиненных от голоса архонта. Но если мы совершим покушение на жизнь короля от лица смотрителей, он поймет, что все слова Тальвады — ложь. И все, что ей надо — трон. Мало ли честолюбия у той, кто сегодня является единственным полноценным ветераном сразу двух Пагуб?
Фирин воззрился на вестника исподлобья.
— Думаешь, поможет?
— Поможет, господин. Король подозрителен, он не доверяет даже сыновьям. А раз он не может верить им, как может верить кому-то еще? Вдруг кто-нибудь во дворце возжелает помочь командору Тальваде? Что тогда? Что если она получит Капкан, и ее при этом поддержат? Поверьте, король непременно задумает перепрятать реликвию.
Фирин сделал вдох полной грудью, спокойно выдохнул и изрек:
— Хорошо. Перед отправкой приди ко мне, я поставлю тебе особую печать. По ней я смогу отследить, когда начнется битва, и прийти на помощь.
— Да, господин.
— Когда с Капканом все будет готово, скажи мне.
— Слушаюсь, господин.
— О других артефактах есть новости? Медаль Крови? Фиал Бурь? Хоть что-нибудь?
Поверенный отрицательно помотал головой. Хвала Таренгару, подумал эльф. Сейчас он меньше всего хотел поддерживать еще какую-то беседу и спросил, дабы не упустить что-нибудь важное, если оно вдруг случилось. Однако, не получив новостей, вздохнул с облегчением.
Маг сделал выпроваживающий жест. Поверенный кивнул, его взгляд снова опустел, и мужчина вышел.
Фирин закачался взад-вперед, маясь от ломоты во всем теле. О, великие небесные силы, да что с ним? Разве он не должен был стать безоговорочным хозяином смотрителей Пустоты по всему миру? Разве он зря тогда уволок с собой склянку с кровью поверженного архонта?
Колдун кое-как поднялся и принялся ходить из угла в угол, все еще шатаясь и заплетаясь в ногах. Чтобы не упасть, он хватался за косяки, поверхность стола и камин, углы кровати и столпы, к которым крепился балдахин. Однако упорно двигался. Если он сейчас ляжет или сядет, он уснет. И непроглядный кошмар настигнет снова.
Почему? Почему он не смог взять под контроль всех смотрителей, хотя теперь, казалось бы, обладал достаточной для этого силой? Почему приходилось урывками наведываться в Ирэтвендиль, коротко и быстро, чтобы поработить разум только одного или двух? Почему он должен так рисковать, опасаясь, как бы чары подчинения, исходящие от посоха вокруг его собственного форта, не рассеялись, и головорезы не вышли из-под контроля? Где реальная сила, ради которой он не пощадил себя?!
«Что я готов отдать взамен? — злобно усмехнулся маг. — А разве не видно, что я отдал самого себя на поругание скверне?!»
Смотрители Пустоты с самого знакомства Фирина с ними не поддавались никакому влиянию. С Данан сразу не задалось, и эльф списал это на то, что девчонка — рыцарь-чародей. Волю таких не переломишь чарами. Но что же Дей, Борво, Тальвада, Йорсон и прочие… Никто из смотрителей не поддавался силе Длани Безликого, и Фирин потратил немало времени, чтобы понять почему.
Ответа могло быть два, и оба они взаимосвязаны. Или дело в Пустоте, что препятствует любым воздействиям на разум, кроме зова Темных архонтов, или — непосредственно в нем.
В любом из двух случаев, Фирин уже должен был получить возможность контролировать смотрителей и даже исчадий! Разве он не знает, насколько гибка может быть магия?! Разве он не может обратить в ней все так, как ему нужно? У него есть Длань Безликого, уникальный подчиняющий посох. Если соединить его с силой архонта, владеющего умами смотрителей, то получится подчинить и их! Всех разом!
Впрочем, ему-то надо подчинить разум всего одного — командора Тальвады.
Ради этого он, Фирин, бросил остальных, как только архонт пал. Ради этого украл склянку отвратительной крови древнего монстра. Ради этого он не дал себе и мгновения перевести дух после битвы, хотя ноги едва ли держали его. Он сразу телепортировался в Кадфаэль и поглотил оскверненную кровь, надеясь, что вместе с ней поглощает и часть силы почившего архонта. Силы в Доме Иллюзий. Иллюзий! Архонт мог внушить любому смотрителю что угодно, заставив верить, как себе! Та же хваленная Данан затащила их в Руамард, просто повинуясь голосу монстра у себя в башке! И он, Фирин, должен был теперь уметь так же! Он ведь потратил столько времени на разномастные ритуалы, чтобы слиться с сущностью Темного…
— Так почему?! — Фирин взвыл, сотрясая форт.
Почему он измучен и изъеден тьмой, которой не был предназначен, а так и не получил взамен могущества достаточного, чтобы вернуть Эгнир?
Вернуть Эгнир… — устало повторил Фирин. Это все, чего он хотел. Раньше, конечно, большего, но сейчас стоило смотреть правда в глаза. Скорее всего его хватит только на то, чтобы вернуть ее. Что ж, уже неплохо: любой, кто любит по-настоящему, хочет, чтобы его возлюбленный жил и был счастлив. Это так естественно…
Увы, пока ничего не выходит.
Исчадия и смотрители не слышат его и не повинуются ему. Все, чего он достиг — жалкие крохи контроля.
Этого мало.
Этого не хватит.
— ЭТОГО НЕ ХВАТИТ! — почти слезно вытолкнул в воздух Фирин. Ему нужно больше. Намного больше, чтобы Эгнир могла вернуться.
Ему нужно, чтобы Тальвада отдала ему то, что прячет. Живая или мертвая — без разницы!
Ему нужно, чтобы высокие эльфы заплатили за смерть Эгнир так же, как заплатили темные и озерные.
Ему нужно, чтобы его голос слышали и слушали.
А вместо этого он сам, мечась в кошмарах, от раза к разу все чаще слышит голос, которому хочет повиноваться.
И самое страшное, что этот голос — женский.
ЧАСТЬ III
Эльфийская упряжь
Глава 14
Путники держали коней шагом. Летнее солнце высоко поднялось, петляя бликами на луговом ковре. Данан немного щурилась. Тайерар раскачивался в седле рядом с ней и хмурился на зависть любой туче. Рангзиб отстегнул плащ, перекинул через седло, отчего бока уставшего коня под ним блестели потом еще сильнее. Маг без устали дергал тунику на груди и вздыхал, явно ненавидя погоду. Рендел и Анси что-то упорно друг другу доказывали. Судя по частоте употребления слова «болт», доказывал Анси, а Рендел только со бесконечным терпением слушал. Хольфстенн теребил в зубах травинку и косился на
