же? Он освободил их от посылки войск! (
XII, 5, 1–3){49}.
Как и Одиссей, Полибий никогда не знал покоя, его энергия буквально неистощима. Один эпизод весьма ярко это показывает. Шла Персеева война. Полибий был тогда еще ахейским политиком. И вот союз отправил его послом к консулу предложить от лица Ахейского государства помощь. Поручение было сложным и щекотливым. Предложить-то помощь надо было так, чтобы на деле по возможности эту помощь не оказывать. Это была первая дипломатическая миссия Полибия, его боевое крещение, и, естественно, все страшно волновались. Молодого посла окружили, каждый отводил его в сторону и давал советы и наставления. Наконец он вырвался от них, вскочил на коня и ускакал.
Консула он застал в сборах. Тот как раз собирался в свой злосчастный поход в Македонию, поход, чуть не стоивший жизни всему войску. Решено было идти обрывистыми горными проходами, никому толком не известными. Мы ожидаем, что ахейский посол срочно объяснится с консулом и уедет домой. Ничуть не бывало. Полибий решил, говорит он, «разделить с римлянами опасности вступления в Македонию»! (XXXVIII, 13, 1–3). Это была какая-то кошмарная экспедиция, могшая поспорить с переходом Ганнибала через Альпы. Карабкались по отвесным кручам и козьим тропкам. Животные спотыкались и катились вниз вместе с поклажей. Срывались и люди. Двигались мучительно медленно. Продовольствие кончалось. Ощущался уже голод. Про одно ущелье Ливий говорит, что «там и в мирное-то время нелегко». Пять миль надо двигаться по такой узкой тропке, что и осел с поклажей едва проходит. С одной стороны — отвесные скалы, с другой — прямо у ног пропасть. «Вниз смотреть — кружится голова, и слабеют члены». А в самом низу ущелья со страшным ревом несется горный поток Пеней. В Македонии же путешественников поджидала смертельная опасность. Будь Персей немного порешительнее, он отрезал бы и перебил все войско (Liv. XLIV, 3–8).
Ни один здравомыслящий человек — Полибий почему-то особенно любит взывать к человеку здравомыслящему, — так вот, ни один здравомыслящий человек при всем желании не мог бы понять, зачем полномочному послу ахейского народа вдруг понадобилось карабкаться по головокружительным кручам и ползти по бездорожью, рискуя сломать себе шею. Неужели для того, чтобы где-то там, на высотах иметь удовольствие поговорить с консулом? Но зная Полибия, мы поймем это сразу. Стоило ему увидеть, что римляне сбираются в такое опасное и захватывающее путешествие, сердце его не выдержало, и он упросил консула взять его с собой. И конечно, он оставил ярчайший рассказ об этом приключении, — увы! — до нас не дошедший. Тень его мы находим у Ливия.
Этим он тоже чрезвычайно напоминает Одиссея, которого буквально несет на опасности. Главная черта царя Итаки — его жадная любознательность и любопытство. На мой взгляд, герой Гомера путешествовал десять лет вовсе не из-за козней судьбы, но из-за собственного неуемного характера. Ему интересно узнать, как живут великаны-циклопы, страшная волшебница Цирцея, и он, невзирая на ужасный риск, пытается все сам посмотреть и разузнать. Эта черта его характера особенно восхищала Полибия:
«С целью показать, каким должен быть государственный муж, он (т. е. Гомер. — Т. Б.) следующими чертами изображает нам Одиссея:
Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который
Долго скитался………………………………………
и потом:
Многих людей города посетил и обычаи видел,
Много духом страдал на морях………………….
(I, 1–2; 3–4)
или:
…Претерпел я немало
В битвах жестоких с врагами в волнах разъяренного моря.
(VIII, 183)
Мне кажется, достоинства истории предполагают в писателе те же свойства» (XII, 27, 9–28, 1–2).
Как ни странно, почти так же характеризовали современники Полибия:
«На площади (в Мегалополе. — Т. Б.) позади огороженного места, посвященного Зевсу Ликийскому, на столбе стоит изображение человека, именно Полибия, сына Ликорты. Там начертаны двустишия, которые гласят, что он:
Странствовал по всем землям и морям,
Был помощником римлян в войне» (Paus. VIII, 30, 4).
Действительно, проще сказать, где Полибий не был, чем где он был. Он облазил всю Италию вдоль и поперек и перезнакомился со всеми италийскими жителями; был в Малой Азии, на берегу Черного моря, в Египте, объехал все острова греческого мира. «Мы подвергались опасностям странствий по Африке, Иберии и Галатии (Галлии), также по морю, ограничивающему их с наружной стороны (т. е. Атлантическому океану. — Т. Б.), главным образом для того, чтобы исправить ошибки наших предшественников в этой области и сделать известными эллинам и эти части земли» (III, 59, 7–9).
А странствовать тогда в тех диких краях было совсем не то же, что путешествовать в мирные времена Плиния и Страбона, когда путник спокойно ехал по ровной безопасной Римской дороге, останавливаясь в приветливых и радушных гостиницах. Иберия пылала в огне войны. О неукротимости и суровости местных жителей ходили легенды. Их религия жестока. В Лузитании пленников обыкновенно приносили в жертву. У них также «было в обычае гадать по внутренностям пленных» (Strab. III, 3, 6). Что до галлов, то 30–40 лет спустя их страну посетил греческий ученый Посидоний, последователь и подражатель Полибия. Страна привела его в настоящий ужас. Более всего его потряс один галльский обычай. У них было принято коллекционировать срезанные головы врагов. Естественно, чем богаче была коллекция, тем большим почетом пользовался хозяин. Поэтому каждый мало-мальски уважаемый дом был богато украшен засушенными головами. Самые ценные головы стояли особо на столе в сосудах с кедровым маслом. От этого яркого зрелища у Посидония буквально кусок не шел в горло. Сейчас, замечает Страбон, все это отошло в область преданий. Римляне запретили этот слишком уж экзотический обычай. Они также отучили галлов «от обычаев жертвоприношения и гадания противоположных тем, которые в ходу у нас. Они наносили человеку, обреченному в жертву, удар в спину и гадали по его судорогам». Были и другие человеческие жертвоприношения, запрещенные римлянами. «Они расстреливали свои жертвы из лука, или распинали их в святилищах, или же сооружали огромную статую из сена и дерева, затем бросали туда скот и всевозможных диких животных, а также людей, и все это вместе сжигали» (Strab. IV, 4, 5)[41]. Так что странствования Полибия были не менее опасны, чем путешествия Одиссея к циклопам и лестригонам. Его голова вполне могла заинтересовать какого-нибудь увлеченного коллекционера, и тогда его исследования кончились бы весьма плачевно.
Но он не только объехал Галлию. Он проследил весь путь Ганнибала и перешел
