— Мне ничего не известно, — ответил Реардэн и, поразившись, осознал, что про себя добавил: «И мне это безразлично».
В конце того же дня, уже на заводе, он увидел, что к нему на всех парах спешит, поразительным образом соединяя в походке неуклюжесть с напором и решительностью, вихлястый, долговязый Наш Нянь.
— Мистер Реардэн, я хотел бы поговорить с вами, — проговорил он уважительно, но непривычно твердо.
— Слушаю.
— Я хочу вас кое о чем попросить. — Лицо молодого человека приняло напряженное, серьезное выражение. — Я хочу, чтобы вы знали, что я понимаю… вы наверняка мне откажете, но я все равно хочу вас попросить… и… если вы сочтете это наглостью, пошлите меня ко всем чертям.
— Ладно. Так в чем дело?
Мистер Реардэн, не могли бы вы дать мне работу? — Он изо всех сил старался не сбиться с обыденного тона, и это выдавало его: он не один день набирался храбрости, чтобы обратиться с просьбой. — Я хочу перейти на другую работу — настоящую работу, варить сталь, как мечтал с самого начала, когда поступил к вам. Я хочу честно зарабатывать. Мне надоело быть прихлебателем.
Реардэн невольно улыбнулся и напомнил ему тоном цитирования:
— Зачем употреблять такие слова, Нянюшка? Если мы не будем использовать скверные слова, наша жизнь не будет скверной и мы… — Но он увидел, как серьезно настроен парень, и замолчал, погасив улыбку.
— Я серьезно, мистер Реардэн. Я все обдумал и пришел к твердому решению. Я понимаю и то, о чем вы мне сейчас напомнили. Я все помню. Но мне надоело получать от вас деньги за то, что я ничего не делаю, кроме того, что мешаю вам зарабатывать деньги. Я понимаю, что сегодня работать означает быть просто дойной коровой для бездельников вроде меня, но… черт бы меня побрал, уж лучше я буду дойной коровой, если ничего другого не остается! — Голос его возвысился до крика, и, осознав это, он сказал: — Извините, мистер Реардэн. — Минуту он выглядел скованно и смотрел в сторону, потом продолжил словно одеревеневшим, тусклым голосом: — Я сыт по горло работой в качестве заместителя директора по так называемому распределению: распределения нет, есть рэкет, а это не для меня. Не знаю, где могу быть вам полезен, но я закончил колледж, моя специальность — металлург; наверное, мой диплом стоит немногим больше бумаги, на которой напечатан. Но думаю, я кое в чем начал разбираться за те два года, что пробыл здесь. И если вы дадите мне любое дело — хоть дворником, хоть разнорабочим, то я объясню им, в отделе, куда они могут пойти со своим распределением. А работать для вас я готов начать когда угодно, хоть завтра, хоть со следующей недели, а хотите, так хоть сейчас или как скажете. — Он избегал смотреть на Реардэна, но не в силу скрытности, а будто не имея на это права.
— Почему же ты раньше не решался обратиться ко мне? — мягко спросил Реардэн.
Молодой человек взглянул на него с явным удивлением и даже негодованием, словно ответ был ясен сам собой:
— Потому что после того, с чего я начинал здесь, как вел себя и какую должность занимал, если бы я пришел к вам с просьбой, то мог рассчитывать только на хорошую взбучку, и по заслугам.
— Да, ты во многом разобрался за эти два года.
— Нет, я еще мало… — Он взглянул на Реардэна, понял, отвел глаза и сказал опять деревянным голосом: — Да, разобрался… если вы это имеете в виду.
— Послушай, что я скажу. Я дал бы тебе работу сию минуту, и что-нибудь получше дворника, если бы все решал я. Но ты забыл о Стабилизационном совете. Я не имею права нанимать рабочих, а ты не имеешь права бросать работу. Конечно, люди уходят сплошь и рядом, и мы оформляем на работу других — под вымышленными именами, по поддельным документам, подтверждающим, что они якобы давно у нас работают. Но как ты думаешь, если я приму тебя таким образом, твои друзья в Вашингтоне этого не заметят?
Юноша отрицательно покачал головой.
— И как ты думаешь, если ты уйдешь от них и подашься в дворники, они не поймут твоих мотивов?
Юноша утвердительно кивнул.
— И позволят тебе так просто уйти?
Юноша покачал головой. После минутного замешательства он удрученно сказал:
— Я об этом не подумал, мистер Реардэн. Я совсем забыл о них. Все думал, возьмете вы меня или нет, и для меня важно было только одно — ваше решение.
— Я понимаю тебя.
— И вообще только это на самом деле и важно.
— Верно, верно, только это.
Рот молодого человека внезапно скривился в невеселой улыбке, которая тут же погасла.
— Да, похоже, я на привязи, хуже любой дойной коровы.
— Пожалуй, что так. Сейчас ты можешь разве что обратиться в Стабилизационный совет за разрешением сменить работу. Я тебя поддержу, если ты решишь попытаться, только не думаю, что они согласятся. Не думаю, что они позволят тебе работать у меня.
— Нет, не позволят.
— Если изловчиться и соврать, они могут разрешить тебе перевестись с государственной службы на частную — в другую сталелитейную компанию.
— Нет! Я не хочу никуда переводиться! Я не хочу уходить отсюда! — Он смотрел на топки домен, на бившее из них пламя. Спустя минуту он спокойно сказал: — Наверное, придется все оставить как есть, так я и буду бандитом второй руки. Кроме того, если я уйду, Бог знает, какого подонка они посадят на мое место, чтобы досадить вам. — Он посмотрел на Реардэна. — Мистер Реардэн, они что-то замышляют. Не знаю что, но определенно что-то затевают против вас.
— Что это может быть?
— Не знаю. Но последние несколько недель они следят за каждой вакансией, за каждым самовольным уходом с работы и пропихивают сюда людей из собственной банды. Странная она какая-то, эта банда, а впрочем, настоящие головорезы, по крайней мере некоторые из них. И могу поклясться, что они никогда раньше не видели сталелитейного завода. Я получил распоряжение набрать как можно больше таких «наших парней». Мне не сказали зачем. Я даже не знаю, что они затевают. Я попытался исподволь порасспросить, но они очень осторожны. Не знаю даже, доверяют ли они мне по-прежнему. Наверно, я теряю нужный подход. Единственное, чем я располагаю, это то, что они намерены начать где-то здесь.
— Спасибо, что предупредил.
— Я попытаюсь еще кое-что разведать. И буду чертовски стараться узнать все вовремя. — Он резко повернулся к выходу, но остановился: — Мистер Реардэн, если бы это зависело от вас, вы бы меня взяли?
— Конечно, тотчас же и с радостью.
— Благодарю вас, мистер Реардэн, — тихо и торжественно произнес он и вышел.
Реардэн постоял, глядя ему вслед со щемящей улыбкой жалости, догадываясь, какой утешительный приз уносил с собой этот бывший релятивист, бывший прагматик, бывший аморалист.
* * *
Одиннадцатого сентября, днем, разрыв медного кабеля в Миннесоте остановил приводные ремни элеватора около небольшой пригородной станции компании «Таггарт трансконтинентал».
Поток пшеницы, которую вырастили на тысячах акров фермерских угодий, двинулся по шоссе и заброшенным колеям проселочных дорог и обрушился на хрупкие запруды железнодорожных станций. Он двигался день и ночь, тонкие струйки превращались в ручьи, в речки, в полноводные реки — он двигался на допотопных грузовиках с кашляющими туберкулезными моторами, в крытых повозках, которые волокли пыльные мощи оголодавших лошадей, на телегах, которые тащили волы, на нервах и остатках энергии людей, которые пережили два голодных неурожайных года ради торжествующего ликования, которое принес им урожай этой осени, людей, которые бессонными ночами чинили свои грузовички и телеги с помощью проволоки, одеял и веревок, чтобы те смогли выдержать еще и эту поездку, перевезти зерно и развалиться в пункте назначения, одарив своих владельцев шансом на выживание.
И каждый год в это же время начинал свое движение по стране еще один поток, несший товарные вагоны со всего континента к миннесотскому отделению «Таггарт трансконтинентал», — перестук колес предварял скрип повозок, как опережающее эхо — четко спланированное, внесенное в инструкции и расписания для встречи первого потока. Миннесотское отделение спокойно подремывало почти весь год и просыпалось для сумасшедшей жизни от звуков несшегося к нему урожая; четырнадцать тысяч товарных вагонов грудились на его приемных отделениях каждый год, а в этом году ожидалось пятнадцать тысяч. Первые поезда начали перекачку потока пшеницы в голодные зевы мукомольных заводов, затем в булочные, а уже оттуда в желудок нации; каждый поезд, хранилище каждого элеватора и его лифты — все было учтено, и не оставалось ни единой свободной минуты, ни дюйма свободной площади.
Эдди Виллерс следил за лицом Дэгни, пока она просматривала папку самых срочных дел; по выражению ее лица он мог угадать содержание просматриваемых сообщений.
— Терминал, — спокойно сказала она, закрывая папку. — Позвони-ка на терминал и заставь их передать половину их запаса кабеля в Миннесоту.
