Бад стоял на коленях у постели и плакал. Три-Вэ никогда еще не видел рыдающего мужчину. И меньше всего он ожидал увидеть плачущим своего сильного, язвительного брата.
— Бад... я... не надо! Прошу тебя, не надо!
Бад обратил к нему залитое слезами избитое лицо.
— В следующий раз я тебя убью, — хрипло проговорил он. — Я больше не желаю тебя видеть! Я больше не желаю видеть твою жену! Я больше не желаю видеть твоего ребенка! И других детей, которых ты, возможно, еще наплодишь с моей женой!
— Она любит тебя! Очень любит! Она мне сказала это.
— Я почтой вышлю чек на сумму твоего пая в «Паловерде ойл».
— Мне не нужно! Бери все! У тебя сейчас не хватает наличных.
— Я больше не желаю иметь с тобой ничего общего! С этой минуты у меня больше нет компаньона, у меня нет брата! И я не остановлюсь ни перед чем, чтобы навредить тебе. А теперь убирайся! Оставь меня в покое!
Бад упал лицом на шелковое покрывало постели, которую он делил с Амелией, и снова громко зарыдал.
Широко расставив ноги, Три-Вэ стал неуверенно спускаться по лестнице вниз. Он сел в холле на стул с прямой спинкой. Он раньше не думал, что его брат способен на что-то большее, чем некоторая привязанность и пыл в любовных делах. Тот брат, которого он знал до сих пор, не был способен любить. А теперь, слыша доносившиеся сверху рыдания, он понимал, как недооценивал способность брата на глубокие чувства. «Он любит ее, — подумал Три-Вэ. — Он любит ее с такой беззаветностью, которая недоступна мне. И она его любит. За несколько мгновений я сломал им жизнь».
Три-Вэ поднес ладонь ко лбу и с силой сдавил его. Ему сейчас очень хотелось раскаяться в тех нескольких мгновениях близости с Амелией, но они значили для него больше, чем вся остальная жизнь. Поэтому вместо раскаяния он позволил своему чувству вины разрастись до невероятных размеров: «У совести моей сто языков. Все разные рассказывают сказки! Но каждый подлецом меня зовет».
«Откуда это? «Ричард Третий», кажется».
Три-Вэ ждал, когда брат спустится вниз. Ему хотелось как-то помочь Баду, как Бад помог ему, протянув мокрое полотенце. Но из спальни не доносилось ни звука. Бад остался наверху. Наконец после того, как часы в холле пробили полдень, Три-Вэ поднялся и на негнущихся ногах вышел на крыльцо. На веранде он задержался. Только тогда ему пришла в голову мысль, что до сих пор никто из них не допускал и мысли о том, что ребенок мог быть не от него, а от Бада.
Глава тринадцатая
1
Смерть подкрадывалась к донье Эсперанце.
Доктор Видни без конца повторял, что ей необходимо отдохнуть. Хендрик говорил о лете, которое они проведут в отеле «Коронадо» близ Сан-Диего, как о чем-то решенном. Но донья Эсперанца разбиралась в медицине и понимала, что с ней происходит.
Весь прохладный апрель и весь май она провела в гостиной. Ноги ее были укутаны вязаным шерстяным платком. Они сильно отекли. Прежде эту комнату почти не использовали, но теперь донья Эсперанца именно ее предпочитала веранде, на которой обычно сидела рядом с Хендриком. Все время она проводила в гостиной, у портрета своего отца. Портрет висел над камином, на нем был изображен дон Винсенте верхом на белом коне. Подняв глаза к картине, она любовалась каждой подробностью, каждой деталью: темной бородой дона Винсенте, его румяным лицом, костюмом, расшитым серебром и золотом. Этот костюм обошелся ему в восемьсот акров земли. Она любовалась аметистовым перстнем, который позже отец проиграл к карты. Подолгу пристально вглядывалась донья Эсперанца в портрет, словно хотела выведать у него тайну возрождения, которая является также и тайной смерти.
«Ее люди» каким-то образом прознали о ее недомогании и пришли к ней. Босоногие, нищие старики и старухи стучались в дверь черного хода. Донья Эсперанца принимала их в любое время дня и ночи, даже когда боль не отпускала ее. На прощание каждый целовал ее большую руку с пигментными пятнами, тем самым отдавая ей последние почести.
Были и другие посетители. Дородные, одетые во все черное дамы, подруги и родня доньи Эсперанцы. Они пили вместе с ней шоколад, тихо разговаривали по-испански и клялись, что она выглядит заметно лучше и скоро совсем оправится. Каждый день Юта, опять беременная, приносила ей Чарли. По вечерам, плюнув на газеты, Хендрик подолгу беседовал с женой. Он часто вспоминал свой приезд в Лос-Анджелес. Тогда цвела дикая горчица и казалось, что городок со всех сторон окружен золотым морем.
— Это было место, о котором я мечтал. А дальнейшая жизнь, моя дорогая, превзошла самые радужные мои ожидания.
Он говорил, обратив на нее значительный взгляд своих голубых глаз, и она понимала, что он — человек, не признающий никаких комплиментов, — хочет тем самым сказать, что прожил с ней счастливую жизнь.
Каждый вечер, до половины десятого, заглядывали сыновья. Они приходили всегда порознь и никогда не встречались в родительском доме. Она подозревала, что это не случайно, но никогда ничего не обсуждала с Хендриком.
Ей очень хотелось получить весточку о своем втором внуке, ребенке Бада и Амелии. Она понимала тщетность этого желания, но ничего не могла с собой поделать. Ей страшно хотелось узнать, кто родился: мальчик или девочка? Как малыш выглядит: светленький он или темный? Ей очень хотелось хоть раз взять его на руки. Но ей только сказали, что Амелия уехала. Она хотела знать почему, но, когда вглядываясь в лицо своего старшего сына, видела морщины от злоупотребления спиртным и переутомления на работе, избороздившие его загорелую кожу, у нее просто язык не поворачивался задать свой вопрос. «Сильные переносят боль труднее», — только и думала она.
Однажды туманным вечером в конце мая Хендрик и Бад вместе ужинали. Донья Эсперанца уже не спускалась к столу, поэтому еду разносила племянница Марии, которая стала поварихой в доме. Она принесла традиционные закуски, суп, вареное мясо и к нему много разных овощей.
Хендрик дожевал последний кусок. Решительно отложив нож и вилку, звякнувшие о тарелку, он спросил:
— Сколько еще времени Амелия и ребенок будут во Франции?
— А кто тебе сказал, что они во Франции? — холодно и хрипло проговорил Бад.
Хендрик заморгал глазами, но не растерялся.
— Ты же именно во Францию ездил, чтобы присутствовать при родах!
Бад уехал из Лос-Анджелеса на следующий день после драки с Три-Вэ. Он очень надеялся найти жену во Франции, куда она однажды уже уезжала, расставшись с ним. В апартаментах на рю Сен-Лазар графиня Мерсье, однако, встретила его криком:
— Что с моей дочерью?! Почему она не с вами?! Почему вы здесь?!
