Тревога в ее выпуклых глазах показалась Баду достаточно искренней, и он решил, что ей ничего не известно о местонахождении дочери.
Он нанял лучших французских сыщиков, побывал у всех знакомых Ламбалей, телеграфировал в Кольмар, но ему ответили, что мадемуазель Кеслер совсем недавно умерла. Через три дня он вернулся в апартаменты Мерсье. Тревога осталась в глазах графини, но по выражению ее все еще привлекательного лица Бад почувствовал, что со времени его последнего посещения она уже что-то узнала. «Бесчувственная сука, — подумал он. — Раньше она скрывала от меня болезнь Амелии. Она ничего мне не скажет». Он потребовал от нанятых детективов деятельнее вести поиски и первым же пароходом отправился в Штаты. В Нью-Йорке он задержался, чтобы и здесь нанять целое сыскное агентство. До сих пор ни у французов, ни у американцев не появилось ни одной зацепки. Бад продолжал оплачивать их дорогостоящие услуги.
Хендрик спросил:
— Ответь хоть: девочка или мальчик?
Бад ковырял вилкой кусок маринованного арбуза.
— Бад!
— Лично мне наплевать, существует он вообще или нет.
Хендрик с шумом вобрал в себя воздух, его двойной подбородок дрогнул.
— Ты же видишь, в каком состоянии мать, — сказал он. — Она хочет знать.
— Мама меня ни разу ни о чем не спрашивала.
— Ребенок — ее внук.
— Вот это точно! — произнес Бад и неприятно рассмеялся, приведя этим отца в замешательство.
— Амелия не может знать о том, как плоха сейчас твоя мать. Иначе она обязательно привезла бы показать малыша.
Бад оттолкнул от себя тарелку, прошел на примыкающую к столовой веранду и уставился на туманный, будто ватный закат. Девушка-служанка убрала тарелки, на круглом блюде принесли фруктовый торт.
— Бад! — позвал Хендрик. — Десерт!
— У меня нет времени, — сказал Бад. — Мы бурим новую скважину. Я там нужен.
При этих словах сына Хендрик со всей своей ненавистью к нефтяному бизнесу увидел корень всех его бед: «Паловерде ойл». До того дня, как нефть брызнула из земли, Бад и эта очаровательная девочка жили вроде бы дружно и счастливо. Бад ладил с братом. Да и с ним никогда так не обращался. «Паловерде ойл» перевернула его жизнь. Хендрик знал, что Бад не раздумывая поставил на эту нефть все, как это делали Гарсия. Вбухал всю свою наличность в этот нелепый бред, а теперь начал распродавать уже и недвижимость. Отщипывал по кусочку. Работал по восемнадцать часов в сутки, даже больше.
— Ты мой сын, — громко проговорил Хендрик, — и поэтому мой долг сказать тебе это. Бад, тобой завладело нефтяное безумие, горячка. Ты поссорился с братом. Жена убежала от тебя тоже из-за этого. Теперь ты хочешь, чтобы нефть разлучила тебя и с родителями?
Бад показался в дверях веранды.
— Папа, я просто не могу говорить о ней, только и всего. Господи, я даже не знаю, жива она или мертва!
Глаза Бада увлажнились. Покопавшись в своей памяти, Хендрик так и не припомнил случая, когда бы он видел плачущего Бада. «Разве что в младенчестве», — подумал он. Он положил руку сыну на рукав.
— Ступай, — с грубоватой нежностью проговорил он. — Пока мужчина молод, он должен много работать.
2
В июне стало жарко. Донья Эсперанца уже не вставала с высокого супружеского ложа из ореха. Хендрик повесил портрет с доном Винсенте на противоположную стену, чтобы жена могла смотреть прямо на него.
В следующее воскресенье с матерью сидел Три-Вэ. Донья Эсперанца отказывалась от морфия, который предлагал ей доктор Видни. Она только что приняла настойки чиа из толченых ягод манзаниты, приготовленной Марией. Боль мгновенно отпустила.
— Что произошло, Винсенте? — спросила она. — Ты такой невеселый.
— Порой, мама, я жалею, что не стал католиком, как ты и Юта. Какое облегчение, наверное, чувствует человек, исповедуясь.
— Все, что ты хочешь сказать, можешь сказать мне. Скоро твоя история все равно уйдет вместе со мной.
Он покачал головой.
— Это об Амелии и ребенке? — спросила донья Эсперанца.
— Разве Юта говорила...
— Я всегда чувствовала, как ты относишься к Амелии. Ты никогда не скрывал этого от меня. Вы с Бадом поссорились. А она ушла, будучи в таком положении! Никакая другая женщина не тронулась бы с места.
— Я... Мама, я думаю, что ребенок от меня. — Сказав это, Три-Вэ еще ниже опустил голову. Признание не только не принесло облегчения, но заставило его почувствовать себя еще большим преступником. — Они любили друг друга, она и Бад, но я встал между ними. Может, я убил ее.
Донья Эсперанца смотрела на человека, расставаться с которым не хотела больше всего на свете. Во взгляде у нее была нежность, хотя под запавшими глазами болезнь оставила темные тени.
— Три-Вэ, ты не должен так убиваться.
— Как я могу все поправить?
— А какой смысл казнить себя? — вопросом на вопрос ответила донья Эсперанца. — Прошлое есть прошлое, будущее же — не в нашей власти, а в руках Господа. Сегодня утром мы с Марией говорили об этом.
— С Марией? — Он поднял голову. — Значит, тебе известно, где сейчас Амелия?
На какое-то мгновение лицо доньи Эсперанцы осветила ставшая уже редкой улыбка. В ней он увидел проблеск надежды.
— Но ты ведь не веришь во все эти старушечьи языческие бредни, верно?
— Я хочу верить, — сказал он. — Я хочу знать, где она.
— Я бы все отдала за то, чтобы хоть одним глазком посмотреть на малыша, — сказала донья Эсперанца.
— И я тоже. — Он помолчал и вдруг добавил: — Может, его нет в живых.
— Винсенте, не надо. — Она взяла его за руку.
— Мама, я не должен обременять тебя сейчас своими невзгодами.
— Я сама попросила тебя рассказать, — ответила она и, взяв его за руку, прижала ее к своей щеке. Глаза ее закрылись. Снадобье Марии навевало сон.
Три-Вэ, не убирая руки, прижатой к горячей сухой коже материнского лица, посмотрел на портрет деда. Белый конь казался настоящим гигантом, художник изобразил его как-то неестественно расставившим ноги. Дону Винсенте на портрете было около тридцати. Казалось, будто он танцует, а не сидит в седле. Достоверен был, пожалуй, только его костюм. Тот самый расшитый серебром костюм, в котором Три-Вэ был на фанданго...
«В душе я такой же игрок», — подумал Три-Вэ.
Бад выслал ему почтой чек на сумму, равнявшуюся его доле в «Паловерде ойл». На эти деньги Три-Вэ купил участок земли, где, по его предположению, должна быть нефть. Юта поощряла его усилия, хоть по складу характера терпеть не могла азартных игр и риска. Ее зависть к невестке вновь смешалась с ревностью и вспыхнула с новой силой. И неважно, что Амелия покинула Лос-Анджелес. Для полного торжества Юты этого было недостаточно. А ей хотелось торжествовать полную победу. Теперь вопрос о превосходстве Юты мог разрешиться только одним способом: у кого из них будет больше денег. Ей непременно нужно было стать богаче Амелии, и нефть должна была помочь ей в этом.
