Орудия калибра 105 мм использовали выстрелы раздельного заряжания. Это значило, что латунная гильза и снаряд поставлялись отдельно. Метательный заряд включал в себя 7 отдельных картузов, каждый из которых являл собой мешочек бездымного пороха. В зависимости от расстояния до цели расчет мог использовать от семи до одного картуза, просто вытаскивая ненужные мешочки из гильзы. Поскольку данные об этом ежедневно заносились в журнал стрельб, можно было без труда рассчитать число сделанных «условных выстрелов», по семь пороховых зарядов каждый.
— Эти орудия, — заявил Дортман, изучив журнал, — рассчитаны на 7500 условных выстрелов, и до этого числа им еще далеко. Какого черта вы делаете со стволами?
— Лейтенант, — отозвался старшина расчета, — вы же знаете, что этот норматив, 7500 условных, составлялся из расчета четыре выстрела в минуту. А мы, когда припрет, делаем в минуту не меньше десяти!
Дортман вначале не поверил, что орудие может стрелять в таком темпе, но несколько проведенных при нем артналетов по запросам 104‑й пехотной дивизии вполне его убедили. Стволы остальных орудий находились в столь же, если не более, плачевном состоянии. Дортман пообещал капитану Сембере, что порекомендует армейскому руководству немедленно заменить все орудийные стволы.
Уже при отъезде Дортман, немного расслабившись, с улыбкой заметил мне:
— Знаешь, Купер, я не забыл, как вы с Барнеттом втирали мне очки про белых крыс!
Я немного перевел дух и признался, что на протяжении всей инспекции сидел как на иголках и надеялся, что мне не припомнят старые грехи. Но когда Дортман уже отъезжал в штаб 1‑й армии, я, не удержавшись, оставил последнее слово за собой:
— А знаешь, если бы мы загнали в наши гаубицы по паре белых крыс, они бы, наверное, выползли наружу полосатые, точно тигры!
Выезжая из штаба VII корпуса в Эупен, я заметил поблизости от своего джипа двоих мальчишек. Одна из величайших трагедий войны — судьба детей. Эупен лежал на границе и за последние 30 лет четырежды переходил из рук в руки. Здешние дети уже начинали путаться, на чьей они стороне. Мне показалось, что старшему мальчишке лет восемь, а младшему — четыре, и я решил, что они братья. Обычно здешняя детвора болтала и по-французски, и по-немецки, да и на английском знала пару слов. Я понял, что меня решили растрясти.
— Avec vous du chocolat? (У вас не найдется шоколада?) — спросил старший.
Младший выпалил что-то про Schokolade (то же, но по-немецки). Старший понимал, что бельгийцы и американцы — на одной стороне, а младший, родившийся в годы немецкой оккупации, понятия не имел о сторонах: он был немцем и гордился этим.
— А вы бельгийцы или немцы? — спросил я.
— Мой Belgique, — торопливо ответил старший.
— Мой Deutsch, — упрямо повторял младший, — мой Deutsch!
— Non, non, он mon frère, он Belgique, как мой! — поспешно перебил его брат.
Малыш только мотал головой и несгибаемо твердил, что он немец. Меня уже пробирал смех, и я не мог продолжать игру. Рэйфорд тем временем добыл пару шоколадных батончиков, и мы разделили их между мальчишками поровну. Когда мы сели в джип и уже отъезжали, я заметил, как старший толкнул братишку локтем. Оба помахали нам и крикнули вслед: «Vive l’Amérique!»
В войну дети взрослеют быстро…
Слабости наших «Шерманов» становились все более очевидны для непрерывно редеющих экипажей. Танкисты всеми возможными силами пытались укрепить лобовую броню. На ней хранили запасные траки и катки, но этого было явно недостаточно. Часть экипажей навешивала на броню мешки с песком, другие использовали для этого бревна и мешки с песком, увязанные проволочной сеткой. На брошенном цементном заводе в Штолберге танкисты продолжали заливать броню бетоном.
Хотя особой пользы от этих мер не было, я уверен, что на боевой дух экипажей они действовали самым благотворным образом. Защитить от снарядов мог разве что бетон, но польза уравновешивалась в этом случае повышенной нагрузкой на передние катки, здорово снижавшей скорость танка. Но танкисты полагали, что дополнительная защита этого стоит, — словно утопающие, они цеплялись за каждую соломинку в отчаянных попытках выжить.
Прибывают первые танки новой модели М26
В первую неделю февраля майор Аррингтон вызвал нас, троих офицеров связи, чтобы сообщить приятную новость: в ближайшие дни мы должны были получить первую партию тяжелых танков М26 «Першинг», кадры съемок которых нам показывали в сорок четвертом на полигоне в Тидворт-Даунс. Хотя сведения о новом танке были ограничены, майор пересказал нам все, что знал сам, и потребовал проинструктировать танковые части.
Нам очень не хотелось совершить ту же ошибку, какую мы уже допустили в отношении «Шерманов». Перед высадкой в Нормандии мы простодушно уверяли танкистов, что «Шерман» — танк намного лучший, чем это потом оказалось на самом деле, в реальных боях. Отчасти это делалось из-за ошибочной информации, которой нас потчевали, отчасти — из-за нашего сугубого невежества.
«Першинг» стал первой совершенно новой моделью основного танка американской армии в годы Второй мировой. Как средний М3 с его устанавливаемой вне башни пушкой калибра 75 мм, так и М4 «Шерман», на котором та же короткоствольная пушка была установлена во вращающейся башне, создавались на основе ходовой части старинного среднего танка М2, разработанной еще в конце 20‑х и начале 30‑х годов на Абердинском полигоне. «Першинг» же представлял собой совершенно новую конструкцию, для которой было разработано собственное шасси. Танк получился длиннее, шире и ниже, чем М4, и весил больше: около 47,5 тонны по сравнению с 34‑тонным «Шерманом». Невзирая на это, более широкие и длинные гусеницы позволяли ему развивать давление на грунт, составляющее лишь от 0,21 до 0,28 кг/см², в то время как у «Шермана» этот показатель доходил до 0,49 кг/см². Это означало, что М26 был способен преодолевать неровные, заболоченные участки местности, где «Шерман» застрял бы. Гусеницы «Першинга» опирались на широкие, перекрывающиеся катки, подвешенные на торсионах. Это была старая конструкция Кристи[69], разработанная в Америке около двадцати лет назад и уже принятая и немцами, и русскими. Система Кристи позволяла использовать более широкие траки, а торсионная подвеска гасила колебания лучше, чем пружинная подвеска на «Шерманах». На высокой скорости это давало лучшую проходимость на пересеченной местности, а увеличенная амплитуда колебаний подвески вдобавок обеспечивала лучшее сцепление с грунтом при подъеме на крутые склоны или на бездорожье. Подвеска системы Кристи использовалась и на всех последующих моделях американских танков.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
