Кольцов не успел уйти из гостиницы, как к нему пришел Гольдман. Удивился, что Павел уже на ногах.
– Чего так рано поднялся?
– Надо, – ничего не стал объяснять Кольцов.
– Отложи свое «надо» на денек-другой.
– Что-то случилось?
– Это как посмотреть. – И Гольдман стал рассказывать. – Иду рано утром по Епархиальной, гляжу, навстречу наши двух мужиков ведут на допрос. Спросил, что за люди? Говорят, махновцы. Один показался мне знакомым. Вроде как один из тех, что к тебе в Берислав приходили. Кудлатый такой.
– Они у Махна там все кудлатые.
– Я только что у Менжинского был, – сказал Гольдман. – Все ему рассказал.
– Что? – не понял Кольцов.
– Ну, что ты у Махна побывал и что после вел с ними какие-то дела. Менжинский просил тебя допросить их, выяснить, что и как. И доложить.
– А почему они в тюрьме? – удивленно спросил Кольцов. – Насколько я знаю, мы с Махно находимся в состоянии дружеского нейтралитета.
– Это я не выяснил, – сказал Гольдман. – Что-то у них там мутное. Их троих схватили. Оказалось, один из них – белогвардеец.
– Непонятно. С Врангелем Махно – в состоянии войны.
– Поди разберись в его делах. Время-то ломаное, – как-то неопределенно произнес Гольдман. – Вчера они с Врангелем были врагами, а сегодня, может, договор заключили о «дружбе до гроба». Эти бандитские батьки меняют убеждения чаще, чем исподнее.
Минут через двадцать они были в Особом отделе ВЧК Южного фронта. Если быть точным, то Особый отдел занимал меньшую половину здания, на остальной площади разместилось Командование Южным фронтом со всеми его многочисленными службами.
Особый отдел располагал своим, отдельным, входом. В большом светлом холле под охраной часового чинно сидели на скамейке двое мужиков. Шапки держали на коленях, отогревались. В выстуженных тюремных стенах они за ночь совсем было замерзли, несмотря на их добротные овчинные полушубки. Здесь же, в Особом отделе, в некоторых комнатах стояли буржуйки, и просачивающееся через неплотные двери в коридор едва уловимое тепло достигало и холла. Во всяком случае, пар изо рта здесь не был виден.
Кольцов оглядел махновцев и никого не узнал. И то сказать, он не видел их с самого лета.
Один из махновцев, со спутавшимися волосами и с рыжей прокуренной бородой, зло зыркнул на Кольцова и опустил глаза. Но тут же снова уставился на него, стал пристально всматриваться.
И Кольцов узнал его. Это был давний его знакомый, махновский связник Петро Колодуб. За те несколько месяцев, что они не виделись, он не очень изменился. Изменили его, как и всех меняют, зимние холода. Точнее, одежда: кожух, шапка, сапоги.
– Петро? – Кольцов не очень удивился появлению здесь именно Колодуба. Махно считал его одним из самых удачливых своих связников. Чаще всего Махно именно его отправлял на переговоры к красным, причем по самым тупиковым делам. И Колодуб со свойственным ему неторопливым говорком, приправленным народными пословицами и прибаутками, всегда возвращался с ожидаемым Махно результатом.
Колодуб поднялся, вытянулся по струнке:
– Так точно, ваш благородь! – громко и зло сказал он.
– Да ты что, Петро! Совсем сдурел, что ли? Какой я тебе «благородие»? – удивленно спросил Кольцов. – Или не узнаешь?
– Отчего ж? Как не узнать? Когда-сь в Чека служили.
– Я и сейчас в Чека.
– Видать, нету больше у советов Чека, – дерзко продолжил Колодуб. – Повывелись.
– Что ты мелешь, Петро? – обозлился Кольцов. – Где ты такой дури набрался?
– Своим умом до всего дошел. Раньше людям, которы от Нестора Ивановича, уважение оказывали: и чаю нальют, и хлеба шмат, и сахарю грудку. А счас – сразу в тюрьму. За двое суток не то что хлеба, кружки воды не дали. Зато морду набили як деникинцы. Гляди! – Колодуб приподнял нависающие на левый глаз волосы, и Кольцов увидел на его лице внушительный фиолетовый синяк.
– Ты, Петро, хоть сказал, что пришел от Махно?
– Успел.
– Ну и что?
– А ничего. В шпионы записали.
– Но с чего вдруг? – ничего не понимая, спросил Кольцов. – Не могли же просто так, без причин?
– Я не знаю. Ты, Павло Андреич, их сам спроси. Они тебе лучшее все расскажут.
– Обязательно спрошу! – гневно пообещал Кольцов. – И будут за самоуправство наказаны, если что!
– «Если что» – это как понимать? – хитровато, с веселой издевкой посмотрел на Кольцова Колодуб. – Если мы не шпионы? Так надо понимать? То-то ты меня не знаешь!
– Расскажи, как все случилось? С самого начала.
– Обыкновенно. Может, по дури моей, чи по наивности.
И Колодуб стал неторопливо рассказывать Кольцову, как случилось, что их записали в шпионы.
О том, что война заканчивается в пользу советской власти, отпали все сомнения даже у недругов. Немного поразмыслив по этому поводу, посовещавшись с Лёвой Задовым, с командирами, Махно решил послать к командованию Красной армии своих парламентеров, чтобы те договорились о времени и месте двусторонней встречи. Одним из парламентеров и назначили Колодуба. Махно намеревался предложить красным свою военную помощь в ответ на письменные гарантии лояльного отношения в послевоенное время ко всем тем, кто служил в его войсках, и к тем, кто так или иначе ему помогал.
– Ну и что? Ты так все и рассказал? – нетерпеливо спросил Кольцов.
– Даже красившее. Бо сейчас я злой, а тогда был обрадованный, что на ваших вышел.
– Ничего не понимаю, – покачал головой Кольцов. – Почему все-таки шпионы?
– Это все, как я сейчас понимаю, по дури моей случилось. Слухай. Наши хлопцы недавно вернулись из разведки, куда-то в сторону Чигирина ходили. Ну и где-то там парубчука прихватили, до батьки доставили. Их трое на конях было. Наши окликнули их, а они только коней пришпорили. Стрельнули. Под одним коня убили, его схватили. Ничего парнишка, не из робких. С батькой чуток про политику поспорил. Грамотный. Может, из офицеров. Но в простой свитке. На шее – ладанка с бабским патретом. Открыли, а под патретом – цветная картонка. На ней вверху написано – дай бог памяти – «Верой спасется Россия», а чуть пониже четыре крупные буквы: О.С.Н.Ч. Стали допытываться, что означают эта надпись и буквы. Ничего, говорит, такого особенного. «Верой спасется Россия» – это, говорит, мой девиз. Я христианин, глубоко верующий. Ну а про бабский патрет так сказал: «Это моя невеста Ольга Степановна Немцова-Чарушникова». Левка Задов порылся в своих закромах и положил перед этим парубком такую же ладанку. Те же буквы, и та же надпись. Только патрет другой.
– Ну и что выяснилось?
– Эту вторую ладанку тоже у белого офицера Левка отобрал, неделей раньше. И тоже в тех же краях, возле станции Бурты, его взяли. Тот тоже что-то про свою невесту толковал и про свой христианский девиз.
