Собирались весело, шумно: все были с добычей, все крепко проголодались и намерзлись, а тут прямо на снегу полыхал костер и соблазнительно пахли разогретые консервы. Хлеб тоже пришлось разогревать — замерз на морозе.
Обедали на корточках, группами по четыре человека вокруг каждой банки консервов, ни ложек, конечно, ни вилок не было, руками действовали, но именно эта бивачная обстановка и придавала что-то особенное, диковато-праздничное общему обеду. Вот только водки явно не хватало.
— Хоть бы стопочку, хоть бы одну на двоих! — сокрушался Шатилов.
— Голова, а не додумался, — грустно сказал Ниточкин.
— Товарищ Кулик, разумеется, не гений, — сказал Бирюков. — Теперь это ясно со всей очевидностью. Однако, я думаю, товарищи, что дело он затеял перспективное. Вот куда только девать рыбу? В общий рюкзак?
— В общий, — сказал Кулик. — Сдавайте счетом, дома получите. А в следующий раз возьмите свои рюкзаки.
— А когда в следующий?
— Через неделю.
— А завтра день пропадет? Ведь воскресенье же!
— Давай, Сеня, и завтра, чего там!
— Нет, автобусов завтра не дадут, я договаривался на один сегодняшний день.
— А зачем автобусы, когда водохранилище рядом! Ты просто не дотумкал и поволок нас за сорок верст. Водохранилище в двух километрах от завода!
— Можно мне! — спросил Петька, подняв руку, как в школе. — Там никто не ловит, у вашего завода, пенсионные дяденьки только. Лещ там пахнет, плотва пахнет, а ершиков и окуней совсем не попадается.
— Слышали? — спросил Кулик. — А теперь доставайте трояки.
— Это зачем? — удивился Шатилов. — Ни одного пузырька не взял, — а трояк давай! Ты что, Сеня, спятил? С тебя еще причитается.
— В самом деле, — сказал Бирюков. — Ведь у нас еще сто рублей премии. Вот приедем домой и…
— Не было премии, — сказал Кулик, обводя взглядом толпу. — И не будет до тех, пор пока в нашем доме есть пьяницы. Я снял с книжки последние полтораста рублей, жена еще не знает, на детское приданое их берегла. Удочки я покупал на эти деньги, и коловороты тоже, и мотыля, и хлеб, и консервы. И за оба автобуса внес в заводскую кассу. Понятно? В ЖЭКе вы можете узнать, премировали наш дом или нет.
— Но мы ведь так не договаривались, — жалобно сказал Ниточкин, доставая мятую трешку. — Ты же сам предложил, Сеня! Если бы не ты, мы согласны и на водохранилище, пешком…
Кулик взял у него трешку, бережно расправил и потребовал внимания.
— Главное в человеке — голова, — сказал он. — И с нее не только карточки делают. Голова нам дана для того, чтобы думать, а как же она будет думать, когда она пьяная или с похмелья?
— Не каждый же день! — обиделся Шатилов.
— Еще бы каждый! — Кулик усмехнулся. — Не каждый, но через день Шатилов выпивает. И дома буянит. А товарищ Бирюков, ученый человек, инженер, на доске Почета висел, а теперь как последний пьяница, как алкаш, утаил от жены, от родных детей утаил трудовую трешку и, вместо того чтобы в выходной побыть с ними, в семье побыть, кинулся за сорок верст, в мороз и холод за какой-то несчастной стопкой!..
— Юморист, — сказал Бирюков с неловкостью. — Прямо талант! И ведь серьезно говорит, без улыбки.
— Могу и улыбнуться, — сказал Кулик, улыбаясь. — Целый год только и делал, глядя на вас. Такой веселый народ. Вы в домино хлещете — я вашим детям качели делаю, вы с пивными кружками стоите — я липки у вашего дома сажаю, цветы. Очень весело! Ниточкина вот жена не пустила одного, сына послала, чтобы не свалился где-нибудь, не замерз. И о водохранилище остроумно придумали, весело. Прямо умереть можно от хохота! Сначала изгадили его своими заводскими стоками, испоганили, а теперь согласны рыбку ловить — весело!.. Где же совесть у вас, где разум, голова где?
— Да ладно, Сеня, хватит, — сказал Шатилов смирно. — Так ты нам всю рыбалку испортишь. Вот с нового года вторую очистку пустим и наладится…
— Который год вы ее пускаете? Третий, четвертый? А ведь вы хозяева здесь, всему хозяева: и дому нашему, и реке, и самим себе. Премия им! Культурный отдых! Да знаете ли вы, что культурный отдых заслуживают только настоящие культурные люди! А вы кто? Сорок человек, сорок взрослых мужиков приехали на природу, на такую-то красоту, и зачем — пьянствовать! Эх вы, жители-родители!..
— Мы же рыбачили, Сеня, — сказал Ниточкин. — И что это за натура такая у человека: сделать приятное, а потом все самому же испортить!
— Хватит, слышал я эти песни. Возьми свою трешку, и топайте домой пешком. На свои деньги обратно я вас не повезу. — Кулик подобрал на снегу пустые рюкзаки и полез по крутому берегу вверх, к автобусам.
Описывать, как размышляли рыболовы, озадаченные речью своего управдома, как они уговаривали его не сердиться и принять тут же собранные сто двадцать три рубля (Петька не в счет, у него денег не было), как потом складывали в рюкзаки мерзлую рыбу, как всю обратную дорогу вспоминали недавнюю ловлю и составляли планы на будущий выходной, — все это описывать слишком долго. Тут опять важен не процесс, а результат. В следующую субботу из дома № 23 поехало на рыбалку шестьдесят семь человек, то есть больше половины взрослого мужского населения, причем Сеня Кулик уже не писал объявлений и не хлопотал об автобусах — сами позаботились. Не взяли только по его настоянию инженера Бирюкова, мастера Ниточкина и слесаря Шатилова. Ведь именно они работали на очистных сооружениях завода и, следовательно, не только позорили честь рабочего человека, но и наносили прямой ущерб интересам рыболова-любителя. А рыболовы, как известно, люди безоглядные и верные своей земной страсти.
Как пьяницы!
1971 г.
БЛИЗНЕЦЫ
Дорогая редакция! Пишет вам Елена Искрина из Березовки, телятница. Здравствуйте! Недавно мне исполнилось двадцать два года, пять лет из них я работаю в своем родном колхозе. Как школу закончила, так и поступила. Тогда призыв был: «С аттестатом зрелости — на фермы!», и по этому призыву многие мои одноклассники остались в родном селе. Правда, некоторые потом уехали — кто в институт, кто в ПТУ, кого призвали в армию, но все же девять человек из нашего выпуска остались. Ребята работают трактористами и комбайнерами, некоторые женились, девчонки — на фермах. Только моя сестра Светлана (мы с ней одногодки, близнецы) поступила в сельскую библиотеку, где служит и в настоящее время. До нее Серафима Петровна работала, но ей пришло время на пенсию, вот Светку и взяли.
А пишу я вам вот почему. С 10-го класса я выписываю вашу газету, мне нравится, что вы про всю жизнь пишете, о сельской молодежи тоже не забываете, и вот я с удовольствием ее читаю, много интересного узнала, нужного нам. И про любовь вы печатаете душевно, и стихи бывают, а иногда о путешествиях в разные страны. Года два назад про Югославию писали очень точно все и правильно. Я была там прошлой весной, дали путевку как лучшему животноводу, три недели мы ездили и глядели. Все правильно. И что горы там, и что пашут крестьяне на волах и лошадях — это встречается нередко. Но есть там и тракторы с машинами — тоже правильно.
Но пишу я вам не поэтому. У меня случилась беда, целый месяц хожу как шальная, хочу посоветоваться с кем-нибудь и никак не придумаю. В селе ведь каждому об этом известно, подруги меня жалеют, мать плачет, а мне стыдно и обидно принимать всякое сочувствие. Даже председатель узнал и вздыхает при встречах. Вот и вам пишу, а не знаю, смогу ли рассказать все как есть, чтобы посоветовали.
Весной у вас была напечатана статья — длинная, на целых три столбца, — очень хорошо там говорил корреспондент о разном труде, о том, что всякий труд облагораживает, особенно сельский. Наверно, он знает нас, вот и написал. Вы передайте ему это письмо, пожалуйста, пусть он ответит, я буду ждать.
А беда у меня такая. Не знаю даже, как объяснить получше, как сказать. Вы уж извините, если издалека начну, скоро тут не расскажешь, и дело это мое, личное, никто в нем не виноват. И Светлана, моя сестра, не виновата, и Стрельцов Алеша. Они любят друг друга, я уж убедилась в этом, и я не хочу мешать их счастью, только мне обидно.
В школе, начиная с 9-го класса, Алеша дружил со мной, мы два года почти не расставались, в кино вместе ходили, в туристические походы, а когда он поступил в институт и уехал, мы переписывались, и я обещала его ждать. Слово свое я сдержала, но вот он… Вы не подумайте, дорогая редакция, что он плохой, нет, он хороший, лучше его нет на свете, но ведь сердцу не прикажешь, правда? Я не осуждаю его, но успокоиться никак не могу. Зайдет он за сестрой — в кино собрались или на танцы: «Светочка! Светочка!», а у меня сердце кровью обливается. А ведь я люблю свою сестру, не хочу ей зла, я радоваться должна счастью ее девичьему, а я только злюсь и реву, сама себе опостылела. Что мне теперь делать?
