Его нетерпение было настолько велико, что после сопровождения в течение некоторого времени Нури Саида он "дал свободу своему верблюду, который с каждым километром опережал моих спутников все дальше и дальше. Двигаясь с регулярностью поршня в машине, я въехал в Дераа совершенно один на рассвете 28-го". "Это была сумасшедшая поездка, — добавляет Лоуренс, — по стране убийства и ночных ужасов".
Назир находился в доме мэра, проводя подготовку распоряжений для военного губернатора и полиции. Помимо установления охраны над колодцами, навесами для машин и складами, Лоуренс предложил более серьезное мероприятие, так как его желание было видеть арабов уже установившими порядок до того, как англичане узурпируют руководство их обычным «коротким» образом. Он подоспел как раз вовремя, так как головные части англичан под командой Берроу приближались к краю холмов, готовясь к штурму. Лоуренс вышел к ним сообщить о том, что Дераа уже находится в руках арабов. "Взятая мною на себя задача была не из легких. Я захватил с собою только одного человека; я побрился, надел чистую одежду и обращался со всеми с шутовским безразличием, причем меня принимали сначала за туземца, затем — за шпиона, пока, наконец, я не нашел Берроу".
Лоуренс спокойно заявил, что теперь английские войска являются войсками арабов. "В те минуты моя голова работала полным ходом в отношении нашего совместного поведения с целью предотвратить те фатальные первые шаги, с помощью которых англичанин без воображения, но с самыми лучшими пожеланиями в мире обычно лишал податливого туземца дисциплины и ответственности и создавал положение, для исправления которого в дальнейшем требовался ряд лет агитации, последующих реформ и шумихи".
"Узнав, что он был предупрежден как в своем намерении расставить часовых, так и захватить железные дороги, Берроу сдался, обратившись ко мне с просьбой найти для него фураж и продовольствие. Одной из причин того, что ему было трудно примириться с неожиданным положением, оказалось его отвращение к ужасным зрелищам, которые он молчаливо наблюдал во время ночного грабежа турецких частей города. Но поскольку он сдался, он это сделал торжественно. Так, когда Лоуренс обратил его внимание на шелковое знамя Назира, которое висело снаружи правительственного здания, Берроу отдал ему салют таким образом, что привел арабских солдат в трепет".
Для Лоуренса это удовольствие имело солоноватый привкус. Он уже предчувствовал двойное беспокойство впереди как за самих арабов, так и за отношения между ними и их союзниками. Чувство тревоги усилилось еще больше после соприкосновения арабов с обученными войсками. "Сущностью пустыни являлся одиноко двигавшийся человек, "сын дорог", находящийся в стороне от мира, как бы в могиле. Регулярные же войска, похожие на стадо овец, не выглядели заслуживающими привилегии. Мой ум чувствовал в рядовом составе индийских войск что-то слабое и ограниченное, представление о самих себе не вполне благородное — почти намеренное подхалимство вместо резкой крепости бедуинов. Обращение британских офицеров со своими людьми привело в ужас мою личную охрану, которая до этого момента никогда не видела личного неравенства".
***
Чувство отвращения у Лоуренса увеличилось после того, как он был очевидцем скотской распущенности, до которой доходили строго дисциплинированные войска, когда прорвались наружу их низменные инстинкты. Он не мог не вспомнить также и поведения британских войск в Бадажоз. "Мои товарищи из автобронечастей являлись для меня определенными лицами, вследствие того что их было немного и вследствие нашей долгой совместной работы; кроме того, их однородность в течение этих месяцев… исчезла, и это превратило их в людей с индивидуальными чертами". Прибывавшие же вновь войска были обезличенной массой, огромные количества подчеркивали их стереотипное поведение.
В последующие дни, по мере того как отряды сходились к Дамаску, Лоуренс еще ближе соприкоснулся с этим непривычным для него окружением. "Меня вновь поразило, как военная форма превращает толпу в прочную, безличную и заслуживающую уважения массу, придает ей однородность и натянутость выдающегося человека. Эта ливрея смерти, которая отделяла стеной носящих ее людей от обычной жизни, являлась признакам того, что они продали свои желания и тела государству и нанялись на службу, испытывая унижение, несмотря на то, что начало этой службы было добровольным. Некоторые из них повиновались инстинкту беззаконности, некоторые были голодны, некоторые жаждали призрачной красоты военной жизни, но из всех их только те получали удовлетворение, которые стремились унизить себя, так как для мирного глаза они были ниже человеческого достоинства. Преступники имеют над собой насилие. Рабы при известном желания могут быть свободными. Но солдат, предоставивший в распоряжение своего владельца 24-часовое использование своего тела, также полностью подчиняет ему свой разум и страсти".
Если бы Лоуренс разделял участь солдат в окопах и в ударном батальоне, возможно, что он относился бы к ним иначе, так как при приближении к линии фронта мнение изменялось в пользу индивидуальности, которая во многих случаях становилась даже сильнее под действием этого опыта.
Следует иметь в виду, что Лоуренс испытал только две крайности солдатчины: выгребную яму штаба в Каире и одиночество партизанской войны в пустыне. Затем, учитывая его размышления, необходимо принять во внимание состояние его в тот момент, когда его воля заставляла двигаться непосильно уставшее тело. Лоуренс находился в угнетенном состоянии, так как учитывал те неприятности, которые его ожидали впереди, и остро сознавал ту двойную роль, которую ему приходилось играть, постоянно идя на сделку со своей совестью.
Но если и учесть его настроение, все же имеется глубокая истина в его размышлении о природе армий, которая может послужить уроком даже для тех, кто должен создавать армии. Она помогает найти объяснение, почему наиболее хорошо обученные армии так часто оказывались тупыми мечами и почему солдаты очень часто разлагались в процессе их подготовки. Его размышления, кроме того, помогают объяснить, почему он для своей последующей службы выбрал воздушные силы. "Проблема кадров королевских воздушных сил сводится к тому, чтобы дать механика, обладающего индивидуальной смышленостью".
***
Утром 29-го Берроу направился к северу по дороге паломников, попросив вождей арабов создать прикрытие для его правого фланга. Назир, Нури Шаалан и Ауда с 1200 человек на лошадях и верблюдах уже опередили его, выступив на день раньше, для того чтобы перехватить главную колонну противника. Фактически весь день 29-го они уже находились с ней в соприкосновении, затрудняя ее продвижение.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
