— Человек, будь то мужчина или женщина — в данном случае это значения не имеет, — является уменьшенной моделью Вселенной, и поэтому любые возмущения в астральном мире сопровождаются внешними проявлениями в мире материальном, который человек способен воспринимать своими органами чувств; таким образом, каждый из нас реализует индивидуальную связь с определенным планетарным порядком соответственно базовой конфигурации, конгруэнтной самой себе, с того самого дня, когда по Вселенной пронеслось первое дыхание зародившейся жизни, въезжаешь? — осведомилась Мими, выдав единым духом, без запинки всю эту белиберду.
— А то, — заверила я ее, и с того дня в наших отношениях не было никаких сложностей, ни малейшего намека на какое-либо непонимание; когда, казалось, рвались все связывавшие нас нити, мы переходили на язык звезд и священных чисел.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Дочери Бургель и Руперта забеременели практически одновременно, перенесли бок о бок все осложнения первых трех месяцев беременности, обе растолстели, как парочка нимф с картин эпохи Возрождения, и произвели на свет первенцев с разницей в несколько дней. Бабушка с дедушкой вздохнули с облегчением, не обнаружив у младенцев никаких признаков патологии или отклонений от нормы, и закатили роскошный праздник по случаю двойного крещения, на который потратили немалую часть своих сбережений. Приписать отцовство Рольфу Карле, пусть даже втайне, молодые мамаши не могли, как бы им ни хотелось; на то были веские причины: во-первых, от новорожденных пахло воском, а во-вторых, сестры к тому времени уже больше года не имели удовольствия позабавиться с любимым кузеном. На то не было недостатка доброй воли, причем с обеих сторон, но дело осложнялось тем, что мужья обеих молодых женщин оказались куда сообразительнее и проницательнее, чем предполагалось изначально, и не позволяли кузену оставаться с сестричками наедине даже на несколько минут. Рольф стал заезжать в колонию все реже и реже, во время этих визитов дядя с тетей наравне с обеими кузинами закармливали его всяческими лакомствами и даже утомляли своим вниманием и желанием сделать для него что-нибудь приятное. К этому квартету присоединялись и жаждавшие докладов о столичной жизни мужья обеих сестер; таким образом, акробатико-эротические упражнения, с таким успехом практиковавшиеся когда-то веселой троицей, сами собой сошли на нет. Однако, когда кузену и двум его любовницам-кузинам удавалось ненадолго остаться в одной из пустых комнат пансиона или просто прогуляться по ближайшей сосновой роще, они от души веселились, вспоминая старые добрые времена.
Через несколько лет у обеих сестер снова случилось прибавление семейства. Они свыклись с уготованными им судьбой ролями матерей семейств и верных жен, но не потеряли той свежести, которая заставила Рольфа Карле влюбиться в них обеих с первого взгляда. Старшая по-прежнему была более смешливой и игривой, использовала в речи выражения, достойные самого отчаянного пирата, и могла выпить пять больших кружек пива кряду, не теряя при этом ни связности речи, ни координации движений. Младшая по-прежнему вела себя скромнее, что лишь подчеркивало очарование ее утонченного кокетства, делавшего ее такой соблазнительной; впрочем, нельзя не признать, что к тому времени она успела растерять некоторую часть подросткового обаяния, благодаря которому она так походила на полураскрывшийся бутон диковинного цветка. От обеих по-прежнему пахло гвоздикой, корицей, ванилью и лимоном; одного намека на эти запахи в любом сочетании хватало, чтобы зажечь огонь в душе Рольфа, что, собственно говоря, и происходило, когда он находился порой за тысячи километров от своих подружек; просыпаясь по ночам в огне любовной страсти, он прекрасно знал, что в эти минуты они либо не спят и думают о нем, либо видят его в своих самых сладких снах.
Бургель и Руперт тем временем потихоньку старели, сами того не замечая в ежедневных заботах; они по-прежнему разводили собак и подвергали серьезному испытанию пищеварение заезжих туристов, год за годом совершенствуя свои экзотические кулинарные рецепты. Они все также ругались по пустякам и все более нежно относились друг к другу. Смотреть на них было одно удовольствие. Годы, прожитые вместе, стерли все различия между супругами, и теперь они походили друг на друга и душой, и телом как две капли воды, как близнецы-двойняшки. Они иногда пользовались этим сходством, чтобы повеселить внуков. Делалось это следующим образом: тетя разводила мучной клейстер, приклеивала себе специально приготовленные шерстяные усы и надевала одежду мужа, а дядя Руперт, в свою очередь, надевал набитый всякими тряпками бюстгальтер жены и натягивал ее юбку. Этот маскарад неизменно вызывал у детей, да и у всех членов семьи просто щенячий восторг. Правила проживания в пансионе как-то сами собой постепенно смягчились, и теперь в их доме по выходным останавливалось немало пар, чьи отношения не были никоим образом узаконены. Старики-хозяева не просто терпели, а даже приветствовали таких гостей, потому что знали: любовь, особенно земная, плотская, положительно сказывается на состоянии мебели и несущих деревянных конструкций дома. Сами они в свои годы уже не пылали былой страстью, несмотря на ежедневно съедаемые огромные порции любимого блюда-афродизиака. Влюбленных в их доме теперь принимали с искренней симпатией, никто не задавал лишних вопросов о семейном статусе, ключи от лучших комнат вручали без долгих формальностей, подавали обильный завтрак и были благодарны молодежи за то, что та, помимо положенной платы, участвовала своей страстью в поддержании потолочных балок, оконных рам и шкафов в должном состоянии.
В то время политическая обстановка в стране была стабильной; правительству удалось задушить едва начавшуюся попытку государственного переворота и если не полностью пресечь, то по крайней мере взять под жесткий контроль хроническую склонность части офицерского и генеральского корпуса к мятежам и заговорам. Нефть по-прежнему била из-под земли как неиссякаемый источник богатства; этот фонтан черного золота усыплял всякую экономическую бдительность, способствуя тому, чтобы все службы, которые должны были хоть как-то заботиться о будущем страны, откладывали решение насущных проблем на неопределенное время, на некое гипотетическое «завтра».
Рольф Карле тем временем стал настоящей знаменитостью, этакой странствующей звездой телеэкрана. Он снял несколько документальных фильмов, которые принесли ему известность не только в стране, но и далеко за ее границами. Он ездил по всему миру и, общаясь с людьми разных национальностей, неплохо выучил четыре языка. Сеньор Аравена, которому после падения диктатуры предложили возглавить Национальное телевидение, отправлял молодого документалиста на поиски сенсационных новостей в те места, где происходили интересовавшие общество события. На некоторое время главное место в программах государственного телевидения заняли динамичные, живые, довольно-таки острые и к тому же идущие в прямом эфире передачи. Аравена считал Рольфа лучшим документалистом на канале, да, пожалуй, и во всей стране. В глубине души, не признаваясь начальству в подобном тщеславии, Рольф Карле не мог не согласиться с такой точкой зрения. Пойми, сынок, провода и радиоволны, с помощью которых агентства передают новости, хочешь не хочешь искажают информацию. Нет ничего лучше, чем увидеть, что происходит в мире, собственными глазами, говорил Аравена своему ученику, и тот с готовностью ехал или летел туда, где происходили катастрофы, шли войны, угоняли самолеты или захватывали заложников. Он снимал репортажи из горячих точек, но не отказывался и от подготовки сюжетов со скандальных судебных процессов или от съемки коронации монарха какой-нибудь далекой страны. Дома он бывал все реже и реже; иногда, увязнув по колено где-нибудь во вьетнамском болоте или согнувшись в три погибели в окопе в раскаленной пустыне, неизменно с камерой на плече и ощущая жаркое дыхание смерти за плечами, он вспоминал ставшую ему родным домом колонию, и на его губах неизменно появлялась улыбка. Для него эта сказочная деревня, этот заповедный, заколдованный мир, затерянный в далекой горной долине, был тем самым спасительным убежищем, где его душа всегда обретала мир и покой. Он возвращался туда, чтобы сбросить накопившуюся усталость и хоть на время забыть о жестокости окружающего мира, о царившем в нем насилии, бесконечных войнах и катастрофах. Приехав в колонию, он бродил по окрестным лесам, валялся на траве, подолгу глядел в голубое небо, с удовольствием играл с племянниками и собаками, а по вечерам выходил на кухню и зачарованно смотрел, как тетя Бургель печет лепешки: переворачивает полуготовый хлеб прямо в воздухе, подбросив его над раскаленной сковородой. С неменьшим удовольствием он наблюдал и за тем, как дядя возится с механизмом ходиков, собираемых на продажу. Здесь, в кругу самых близких людей, он мог позволить себе дать волю тщеславию и расписать перед небольшой, но искренне восторгающейся аудиторией все свои приключения в самых ярких красках. Только здесь он позволял себе некоторый снобизм и даже порой играл в этакого ментора-всезнайку, потому что был уверен: эти люди любят его не за совершенные им или приписанные ему подвиги и заранее готовы простить любую его бестактность.
