Шумилин залез в ящик письменного стола и достал оттуда картонную папку на тесёмках. Развязав допотопные завязки, он извлёк заявление и передал бумагу Грачёву.
«Прошу отпустить меня из вверенного вам учреждения сроком на один календарный год для того, чтобы я могла найти свою мать, которая отказалась от меня в роддоме г. Великие Луки».
– Вы сказали, что она ничего, кроме имени, не помнила, – недоверчиво покачал головой Егор. – А здесь она уже знает про родильный дом. Это как?
– У нас был штатный психолог, – спокойно прояснил ситуацию Шумилин. – Он долго занимался с Марией. В том числе неоднократно погружая её в гипнотическое состояние. Вот в одном из них она и описала родильный дом города Великих Лук. Вам бы туда съездить.
– Нет, – усмехнулся Грачёв. – Вы мне лучше психолога позовите.
– К сожалению, у нас эту штатную единицу сократили, – грустно поведал руководитель социального заведения.
– Пишите адрес, – протянул ему листок с номером телефона бывший оперативник, полагающий, что у психолога он может узнать куда больше полезной информации. Уже уходя из кабинета, он повернулся к довольному его уходом Шумилину: – Если Мария у вас появится, дайте мне знать.
Психолога он нашел на заднем дворе его частного дома. Пожилой седой мужчина выглядел таким старым, что было непонятно, как он мог ещё совсем недавно работать. Он стоял у клетки с кроликами, кормил их сеном, а заодно проводил с ними беседу, сильно напоминающую психоаналитический сеанс с пациентом. «Вон как соскучился по работе дедуля».
Грачёв поздоровался с Тимофеем Игнатьевичем Бородулиным, представился и пояснил цель своего визита. Они прошли в дом, где «дед Тимофей», как окрестил его Егор, не спеша поставил чайник, принёс на стол розетки для варенья и выставил банку варенья из крыжовника.
– Чаепитие располагает к доверительному общению, – он пристально посмотрел своими глазами-буравчиками на своего гостя, – вы согласны?
– Ещё как, – согласился Егор. – У меня был знакомый опер, так он всегда, как задержит наркомана, так давай с ним чаи гонять. Всё хотел добиться доверительной беседы.
– И как? – заинтересовался пытливый ум психолога. – Получалось?
– Доверия не скажу чтобы добивался, но зато, когда задержанного возили на наркотическое освидетельствование, его полный мочевой пузырь всегда давал необходимое для этого количество материала.
Бородулин вежливо хихикнул, оценив юмор гостя. Когда чай был разлит по кружкам, а светло-коричневое варенье наполнило розетки, «дед Тимофей» поинтересовался у Егора, почему его интересует его недавняя пациентка.
– Вы же понимаете, что у нас, врачей, есть некая этика, – прихлёбывая из блюдца чай, начал вести разговор старый доктор. – К тому же законодательство предусматривает врачебную тайну, особенно если человеку оказывалась психолого-психиатрическая помощь.
– Я хочу помочь Марии, – честно признался Грачёв, – но для этого мне нужно разобраться в ряде вопросов.
– А Мария нуждается в помощи? – уточнил Бородулин.
Егор стал подробно рассказывать доктору историю Марии, начиная с момента, когда в их отделение поступило заявление о попытке завладения квартирой одинокой пенсионерки. Врач с огромным интересом слушал бывшего полицейского, перебив его всего один раз, когда Грачёв рассказал, что Царькова признала в Марии Лошадкиной свою дочь.
– Значит, она нашла свою мать? – не выдержал Тимофей Игнатьевич. – Я чувствовал, что она особенная и у неё всё может получиться. И не спрашивайте почему. Сам не знаю.
– Да, возможно, только ей теперь предъявлено обвинение в мошенничестве, – дополнил свой рассказ негативной информацией мужчина, – ведь в результате оформления на дочь своей квартиры бывшая олимпийская чемпионка её лишилась.
– Олимпийская чемпионка? – подскочил старый врач. – Случайно не по конному спорту?
– Да, именно по нему, – удивился в свою очередь Грачёв.
– На одном из своих гипнотических сеансов, когда я погружал Лошадкину в специальное состояние, чтобы помочь ей вспомнить своё прошлое, она сказала мне удивительные вещи, которые я до сих пор не могу понять.
Старик подошел к письменному столу и, порывшись в куче бумаг, достал обычную школьную тетрадь в клеточку.
– Вот, я записывал результаты наших сеансов. – Он открыл тетрадь и стал читать свои записи. – Вот, к примеру. На первом же сеансе во время гипнотического состояния она заявила, что у неё времени всего два года. И за это время ей нужно обязательно найти свою мать… Ну, хотя это, может, не так интересно…
Грачёву хотелось вырвать эту зелёную школьную тетрадку, которую раньше продавали за две копейки и которая наверняка содержала в себе недостающие звенья к пониманию этой загадочной женщины.
– Вот, 15 марта она в состоянии транса сказала, что её мать – выдающаяся женщина, главным в жизни которой являются лошади! – Тимофей Игнатьевич улыбнулся. – Я, помнится, тогда счёл это весьма забавным. Подумал ещё, что если это и так, то её мать работает в цирке дрессировщицей. А она олимпийская чемпионка!
– Что там ещё? – нетерпеливо заёрзал Грачёв. – Про мужа и детей там ничего нет?
– Про свою собственную семью она всегда говорила, что её у неё нет и никогда не будет, – с грустью вспомнил Бородулин. – Она говорила, что у неё другая миссия на земле – спасти свою мать!
– Миссия? – переспросил Грачёв.
– Ну да, понимаю ваш вопрос, – кивнул головой психолог. – Посланник небес – одно из самых распространённых навязчивых состояний. Устойчивый признак психического заболевания. Хотя она не производила впечатление душевнобольной. Скорее, не от мира сего… Ещё чаю?
– Тимофей Игнатьевич, а прочтите мне ещё что-нибудь из ваших записей, – попросил Грачёв.
– Ну, тут почти всё о поисках мамы, о её страхе за мать, – без видимого желания продолжил психолог. – Что-то о страхе Божьем и о Страшном суде, но мне это не совсем понятно, я ведь атеист. Что-то было ещё об отце, которого уже не спасти для жизни вечной. Одним словом, в её подсознании было очень много теологии, словно у поповской дочки.
«Дед, а тетрадку ты мне всё-таки дашь прочесть от корки до корки, иначе я её просто возьму у тебя силой. Про отца, говоришь, что-то есть. А ведь и правда! Может, она поехала к отцу, ведь у матери ей сейчас появляться опасно. Молодец Грачёв! Это и в самом деле хорошая идея. Про её отца ни один мент не знает».
* * *
Как всегда, Владлен Иосифович занял свое место на верхнем ряду ипподрома. Он приходил сюда каждый день, чтобы посмотреть тренировки наездников и составить профессиональное мнение о спортивной форме лошадей. Пенсия заслуженного тренера СССР, казавшаяся до развала Советского Союза огромной, после бесчисленных перерасчётов потеряла свою материальную значимость и уже давным-давно опустилась к среднестатистическому значению. Именно поэтому он, используя свой многолетний опыт и связи, неплохо зарабатывал на скачках. Это материальное подспорье, в десятки раз превышающее социальные выплаты по старости, позволяло ему не чувствовать себя ущербным пенсионером, как тысячи его одногодков. На приличные выигрыши он мог позволить многое. Прежде всего – это сохранить свои привычки к дорогому коньяку и сигарам. Конечно, он уже не мог себе позволить обеды в ресторанах и транжирить деньги на женщин, но ему недавно исполнилось 77 лет, и последняя статья расходов была уже не так актуальна, как раньше. Однако несмотря на возраст, он всё же откладывал часть своих выигрышей, и эти накопления раз в месяц он расходовал на ночные рандеву с молоденькими «наездницами».
Наблюдая за бегом лошадей и делая для себя пометки в блокноте, Канцибер засмотрелся на молодую помощницу наездника, которая разогревала его лошадь для тренировочной скачки.
«Вылитая моя Ксюха. Так же держит спину, чуть отклячивая попу. Сорванец, а не девка. Где она сейчас? Всё с тем же доктором? А сколько уж прошло лет? Тринадцать! Всё в один день тогда на меня свалилось, как я только не сломался? И сняли с поста главного тренера, и она заявила, что ждёт ребёнка… Но не от меня! От спортивного врача сборной, который спортивный массаж со спортсменкой превратил в сеансы соития. Ей тогда было тридцать три года. Один из последних шансов родить. Я уже это проходил со свой первой женой. Но там хоть было от меня… Как пережить двойное предательство? Меня предал мой любимый спорт, меня предала лучшая ученица, любимая женщина. Словно любимая лошадь дважды лягнула копытом в область груди. И инфаркт. Больница. А она приходит и приносит килограмм апельсинов и ключи от нашей однушки, говорит, что уже переехала к отцу её будущего ребёнка. Прикрыла свой срам и позор каким-то нравственным лозунгом. Быстро она меня сменила. Перескочила с хромающего под ней старого коня в седло к молодому жеребцу. Их ребёнку, девочке, уже 12 лет. Скоро будет тринадцать. Отдали в детскую конноспортивную школу. Тренеры говорили, что очень перспективная девочка».
