Хотя сам герой песни «Звезды» не говорит о том, как он воевал, но по некоторым косвенным деталям можно догадаться, что воевал он достойно, так как упоминает награду, которую мог бы получить, если бы выжил: «Если б не насмерть, ходил бы тогда / Тоже — Героем». Аналогичная мысль проводится в «Штрафных батальонах»: «И если не поймаешь в грудь свинец — / Медаль на грудь поймаешь за отвагу»[691].
Лирический герой знает, что если бы он получил несмертельное ранение и смог бы выжить, то получил бы звезду-награду, то есть звезда-случай «одарила» бы его обеими сторонами своей «медали».
Отметим также, что в слове «Героем» присутствуют два смысла: первый — звание «Героя Советского Союза», и второй, придающий словам рассказчика оттенок горькой самоиронии, — как в обыденной фразе: «Ну ты герой!». Это говорит о его равнодушии к наградам: «Я бы Звезду эту сыну отдал, / Просто — на память…». Похожее отношение к наградам будет продемонстрировано в «Разведке боем» (1970): «Кажется, чего-то удостоен, / Награжден и назван молодцом».
А в концовке песни: «В небе висит, пропадает звезда: / Некуда падать», — в словах небо и звезда происходит совмещение нескольких смыслов, упомянутых выше. Слово небо является носителем трех значений: 1) небосвод; 2) высота, занятая немецко-фашистскими войсками; 3) олицетворение советской власти, ее всемогущества. Что же касается слова звезда, то в нем можно предположить следующий пучок смыслов: 1) небесное тело; 2) звезда-случай (ставшая судьбой лирического героя), у которой альтернативой пуле, убившей героя, является 3) награда, которой он не получил и которую теперь никто другой получить не может.
***
Продолжим анализ военной темы на примере цикла «Две песни об одном воздушном бое» (1968), который включает в себя «Песню самолета-истребителя» («Я — “ЯК”-истребитель») и «Песню летчика-истребителя» («Их — восемь, нас — двое…»).
Для начала сопоставим «Песню самолета-истребителя» с «Романсом миссис Ребус» (1973): в ранней песне лирический герой выступает в образе самолета, а в поздней — в образе чайки. Обе маски — «летучие», поэтому между двумя произведениями устанавливается множество параллелей.
Герой говорит, что скоро упадет в море: «Вот море, сейчас захлебнусь водой!» /2; 385/ = «Море тиною заволокло. <…> Крылья уже над самой водой, мои бедные крылья!» /4; 23/; и использует одинаковые обороты: «Вхожу я всё глубже и глубже в пике» 12; 385/ = «Я снижаюсь всё ниже и ниже» /4; 23/. А «входит в пике» и «снижается» он потому, что его силы на исходе: «Последние силы жгу!» = «Силы оставят тело мое…»; и бешено стучит сердце: «Ну что ж он не слышит, как бесится пульс…» /2; 88/ = «Бьется сердце под левым плечом» /4; 24/. Понимая, что он скоро погибнет, герой поет прощальную песню (находясь в образе самолета) и обращается с просьбой ее спеть к ветру (выступая в образе чайки): «Выходит, и я напоследок спел: / “Мир вашему дому!”» = «Ветер, скрипач безумный, прощальную песню сыграй нам!»[692].
Последняя цитата напоминает еще и черновик песни «Надо уйти» (1971), где речь тоже идет о «прощальной песне»: «Спокойно! Возьми себя в руки и пой нам» (АР-3-54). Отметим заодно и другие параллели с «Романсом миссис Ребус»: «Так дымно, что в зеркале нет отраженья» = «Я уже отраженья не вижу». Поэтому герой знает, что ему никто не поможет: «И, видно, напрасно я жду ледохода» = «Неужели никто не решится? / Неужели никто не спасет?», — и предвидит скорую смерть: «Смыкается круг — не порвать мне кольца!» = «Силы оставят тело мое — и в соленую пыль я / Брошу свой обессиленный и исстрадавшийся труп».
Чуть позже «Романса миссис Ребус» была написана «Песня мыши» (1973), где главная героиня также говорит о море, в котором она должна погибнуть, и об отсутствии помощи: «Неужели никто не решится? / Неужели никто не спасет?» = «Спасите, спасите! О ужас, о ужас…»; «Силы оставят тело мое, и в соленую пыль я / Брошу свой обессиленный и исстрадавшийся труп» = «Но силы покинут — и я утону»; «Я уже отраженья не вижу — море тиною заволокло» = «Но в море мутном, блеклом / Мне холодно, однако» (АР-1-132). Поэтому, кстати, и «в треугольнике Бермудском — / Сплошь бермутная вода» («Письмо с Канатчиковой дачи»; АР-8-50), а в стихотворении «Упрямо я стремлюсь ко дну…» сказано, что «линяют страсти под луной / В обыденной воздушной жиже», то есть в том же «мутном море» и «бермутной воде». Причем если в «Песне мыши» героиня вспоминает: «И вдруг — это море около <.. > Я в нем, как мышь, промокла», то и в черновиках «Гербария» (1976) лирический герой скажет: «Промок в студеном море я» (АР-3-20). А в «Песне мыши» море как раз было студеным, поскольку героиня «продрогла, как собака».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Одинаковая ситуация разрабатывается также в «Песне мыши» и в «Песне самолета-истребителя»: «Воды нахлебаюсь и вмиг утону. <…> Откуда-то море около» (АР-1-128) = «Вот море, сейчас захлебнусь водой!» /2; 385/.
Вместе с тем многие мотивы из «Песни самолета-истребителя» уже встречались в песне «Спасите наши души» (1967)[693] [694].
В первую очередь, обращает на себя внимание, что герои почти одинаково описывают свое местопребывание: «Уходим под воду <…> Но здесь мы на воле — ведь это наш мир» = «Небо — моя обитель». Однако им приходится нелегко: «Но всё ж мы на воле, хоть стонем от ран» (АР-9-124) = «Уйду — я устал от ран!» /2; 87/, -хотя здесь же наблюдается формальное противоречие: «Мы ран не залечим. Нам нечем… Нам нечем!..» /2; 349/ — «Меня механик заштопал» /2; 87/.
В обоих случаях герои находятся в критической ситуации: «Конец всем, печалям, концам и началам» /2; 46/ = «Кончилось всё — я в глубоком пике» (АР-3-212), — и готовы на отчаянный поступок: «Мы врежемся в берег»473 /2; 45/ = «Возьму да <и> врежусь, пусть он не гудит» (АР-3-210), — поскольку умирают от отсутствия воздуха и запредельных нагрузок: «Ну что ж он не слышит, как бесится пульс: / Бензин — моя кровь — на нуле!» = «И рвутся аорты <…> Услышьте нас на суше!»; «Лежим и не дышим, чтоб пеленг не дать» (АР-9-121), «Затихли на грунте и стонем от ран» (АР-9124) = «Уж лучше лежать на земле!» /2; 88/. Но наряду с этим они намерены драться до конца: «Всплывем на рассвете, а там и ответим / Им залпом торпед» /2; 349/ = «Мне хватит снарядов и пуль» /2; 384/.
Герои понимают, что им предстоит умереть в расцвете сил: «А гибнуть во цвете…» = «Досадно, что сам я немного успел», — и говорят о скорой смерти: «Наш SOS всё глуше, глуше» = «Но что это, что?! Я в глубоком пике / И выйти никак не могу!».
В черновиках «Песни самолета-истребителя» лирический герой говорил: «Вот море, сейчас захлебнусь водой!» /2; 385/, - а в песне «Спасите наши души» герои погружались под воду непосредственно в море.
И еще одно наблюдение. В черновиках «Песни самолета-истребителя» герой говорит: «Летчик убит, я лечу налегке / Вон из содома. / Кончилось всё — я в глубоком пике! / Мир вашему дому!» /2; 385/, - что напоминает высказывание самого поэта из дневниковой записи В. Золотухина от 25.04.1977: «Когда уж совсем конец, думаешь: ну и хрен с ним… Легко становится..»474
Важно также отметить, что в песне «Спасите наши души» предвосхищена ситуация, в которой окажется главная героиня «Песни мыши»: «Уходим под воду <.. > Спасите наши души! <…> И ужас режет души / Напополам» = «Спасите! Спасите! О, ужас, о, ужас <.. > Немного проплаваю, чуть поднатужась, / Но силы покинут — и я утону» («Уходим под воду» = «и я утону»; «Спасите наши души!» = «Спасите! Спасите!»; «ужас режет души» = «О, ужас, о, ужас»).
