— Купил? — спросил я.
— А то ж, — кивнул Олег, отхлебнул водки и протянул бутылку мне. — Пойдем принесем, там еще осталось.
— Да ладно, бля, потом сходим, — сказал я, глотнув и передавая бутылку девушке.
— И то верно, — кивнул Олег и повернулся к ней. — Ну что? Пойдешь к своей матери?
Она глотнула водки, поставила бутылку на пол, поднялась и медленно пошла к окну. Мы жадно рассматривали ее фигуру.
— Жарко, — наконец сказала она. — И страшно. Очень страшно.
— Не ссы, мы проводим. — сказал Олег.
Она молчала, стоя к нам спиной, контуры фигуры расплывались в ослепительном зареве оконного проема.
— Да вообще страшно…
— Далеко идти-то? — спросил Олег.
— Никуда я уже не пойду, — сказала она.
— А мать одна? — спросил я.
— С ней отчим. Да и какая уже разница?
— И молодец, — одобрил Олег. — Давай тост. За это, бля… за встречу. За что же ещё?
* * *
Я сидел на диване, девушка лежала на моих коленях и смеялась. На диване у противоположной стены развалился Олег и курил трубку.
— Шерлок, блядь, Холмс, — хохотала девушка.
— Олег, — говорил я. — Нет, ты, блядь, скажи мне, кто тебе дал право убивать, а?
— Колян, салага, ты сам понял что сказал? Я этот, бля, искупитель.
— Искупитель! — смеялась девушка.
— Да погоди, бля, не то… Избавитель! Они же все сгорят к ебеням через несколько часов. Медленно, блядь, мучительно. А я их — хуяк и избавил.
— Это ещё, блядь, не известно медленно или нет.
— Известно, — сказала девушка. — Я сама один из докладов переводила на хуй. Там сказано что температура в последние часы стло… стло… стлокновения будет нарастать с тридцати градусов до трехсот, но это займет два часа! Плавно! — она покачала в воздухе пальчиком. — Плав-но! Поняли?
— Переводила, — сказал Олег. — Да это и без тебя во всех газетах было год назад.
— А я тоже переводила! Переводила!
— Подожди, — сказал я. — А есть гипотеза что, блядь, и не будет никакого столкновения.
— Не пизди, — сказал Олег. — Она же в сто раз больше Солнца.
— А все равно не факт! — сказал я. — Может и пройдет мимо. Но! Внимание! Но! Если даже прямого столкновения не будет, то всё равно Земля сойдет с орбиты и превратится в сгусток плазмы от разогрева.
— Не умничай, не на лекции своей сраной, — отвечал Олег.
— От разогрева! — смеялась девушка. — Раз! И раз! И разогрева!
— Может в метро спуститься? — сказал я.
— Да ну на хуй. Сэкономишь пять минут, зато будешь весь в говне и духоте. Ты скотина, блядь, или человек на хуй? Сдохни как человек. Хоть раз в жизни.
— Ребята… — вдруг нервно сказала девушка. — Ну как такое может быть? Ну неужели мы все… — она закрыла лицо руками и задергалась.
— О, бля, начинается, — вздохнул Олег. — Никогда не ссы раньше времени, поняла? Когда, блядь, нас с Тимуром заперли в карцер, мы не ссали. А майор Лухой — это такой, знаешь, пиздец… Или сам ебать будет, или в дисбате сгноит. Проследит чтоб сгноили на хуй.
— Олежек, ты о чем? — спросила девчонка.
— Да ты, блядь, слушай, сейчас поймешь. Короче утром в караулку заходит сам, блядь, полковник, поняла? Потому что позвонили что в часть пиздует проверка. И видит Лухого — это нам пацаны из караула сказали. Видит что ебальник у Лухого как, блядь, таблица настроечная в телевизоре. И сам Лухой спит пьяный в полное говно, и мы по углам валяемся никакие, ну просто пиздец. Нас тут же за яйца и в карцер. Полковник все, блядь, понял. Позвал двух салаг и приказал чтоб прямо при нем отмыли Лухого скипидаром, поняла? Но это мы потом узнали. И хуяк, двое салаг стали его мыть. Намочили тряпку, хуяк — чуть, блядь, не выжгли ему все ебало. Лухой очухался и начал их дико пиздить прямо на месте. Ну и тут его самого покрутили на хуй и заперли вместо нас в карцере. Прикинь, у нас один был карцер, застава-то, блядь, маленькая. А он бы нас убил как не хуй делать. И их бы убил. А полковник, блядь, хотел сначала разобраться и сам всех выебать. Короче нас с салагами в грузовик и на пилу. Знаешь что такое пила? Это у нас на болоте ангары были, просто пиздец, поняла?
— Я не хочу умирать, — сказала девушка. — Только подумайте, вот мы сидим… и никогда… никогда… нас не будет… — она тряслась в рыданиях, я гладил ее плечи, стараясь успокоить.
— На хуй нам истерика? — задумчиво сказал Олег.
Я подумал что он сейчас полезет искать свой пистолет, и это будет неприятно. Но он лишь сказал:
— Колян, это… Склифософский. Чего у тебя там за таблетки? Успокоительное?
— Да. Но еще рано.
— Рано, — Олег повернул запястье и взглянул на свои командирские часы. — Отломи, блядь, девке четвертуху. Пусть успокоится. И запить принеси.
Я аккуратно снял тихо рыдающую девушку с колен, сходил на кухню и открыл кран. Воды конечно не было. Тогда я вернулся, откупорил бутылку вина, достал из шкафа пыльный бокал, нашарил капсулу и отломил ногтем четвертинку таблетки.
— Что это? — хрипло спросила девушка.
— Четвертинка успокоительного, — я положил белую крошку на ее ладонь.
Она брезгливо смотрела на нее.
— Это не яд, — сказал я.
— Во как. Помирать, блядь, помираем, а отравиться боимся, — произнес Олег из своего угла.
Девушка положила крошку на язык и запила.
— Ни хуя ты не понимаешь, — сказала она, вновь укладываясь ко мне на колени, — нас всех не будет…
— Ну а ты чего, блядь, собралась вечно жить? — сказал Олег. — Может ты бы сегодня и так под грузовик попала или бы этой, блядь, паленой водкой отравилась? А не сегодня, так через двадцать лет или сорок там на хуй. Тебе не по хую когда?
— Стоп, Олег! — сказал я и зачем-то погрозил пальцем. — Вот тут разберемся! Ты сказал что можно делать все. И даже на хуй убивать, потому что все равно все сдохнут, так? А хули ты раньше не убивал, если все равно все сдохнут? Противоречие на хуй-с! — я потер ладоши.
— Противоречие на хуй-с! — повторила девушка и хихикнула.
— Ни хуя и не противоречие, — Олег вытряхнул трубку на ковер. — Когда я сегодня убиваю, я избавляю от страданий, так? Они мне должны спасибо говорить. А тогда бы я отнимал жизнь на хуй, понятно?
— Стоять, блядь! — закричал я. — Стоп! Где граница? Нам осталось сколько? Три часа, да? А если бы осталось три дня?
— Я мать с отцом убил три дня назад.
Я на миг осекся, но продолжил:
— Ну хуй с ними, я не об этом…
— Не хуй, — строго поправил Олег, достал пистолет и навел дуло на меня. — Не хуй. Понял? Скажешь ещё раз — избавлю на хуй.
— Да не о том, блядь, речь, — отмахнулся я, — где граница? Не три дня, а четыре, десять, полгода, десять лет? Где, блядь, эта граница безнаказанности, за которой можно творить насилие, прикрываясь скорой и неизбежной смертью?
— Ты, Колян, сам ответил только что. — сказал Олег. — Граница безнаказанности. Понял? Сейчас кто тебя накажет? Никто. А тогда?
— Стойте! — сказала девушка, — Значит если никто не накажет, то можно делать любое зло любому человеку?
— А почему зло на хуй? — спросил Олег. — Я добро делаю. Избавляю. На хуй вообще нужна жизнь? Вот тебе на хуй нужна?
— Я люблю жизнь. Мне было в кайф жить, — сказала девушка.
Олег прищурился.
— Не пизди. Не до хуя у тебя было кайфа, верно, бля? С матерью собачилась, от подруг говна ждала, от мужиков шарахалась. Придет — давала, уйдет — рыдала. Вены в шестнадцать лет резала?
Девушка обиженно замолчала и спрятала левую руку за спину.
— А кто ты, блядь, такой чтобы решать за каждого — жить ему или нет? — возмутился я. — Бог что ли?
— Выходит бог. Потому что если бог есть, то хули он мне это позволяет? Значит я, блядь, и главнее.
— Парни, — сказала девушка, — а ведь мы все подохнем…
— О… Пошла хуйня по кругу, — вздохнул Олег.
— А детей жалко, — добавила она.
— У тебя чего, дети есть?
— Нет, я вообще…
— Вообще. А взрослых, бля, не жалко, да?
— Нет. Дети — они еще не согрешили.
— А взрослые, бля, согрешили?
— Да!
— Ну так хули ты волнуешься? Дети это будущие, блядь, взрослые. Выросли бы и нагрешили до хуя. Считай что взрослые сегодня получат пиздянок по заслугам, а дети, блядь, авансом. Поняла? А разницы никакой.
Я слушал их разговор рассеяно, думая о тех, кто остался в Екатеринбурге. Вдруг к реву ветра за окном прибавился странный звук. Я приподнялся на диване.
— Чего это такое?
— Не открывай, мудило, жара пойдет, — ответил Олег. — И так начинается.
— А я хочу! — сказала девушка. — Да это же гармошка!
Мы с ней подбежали к окну и стали смотреть. В доме напротив одно из окон было распахнуто. На подоконнике, свесив ноги вниз, сидел мужичок. Он растягивал меха гармони и что-то пел, но слов не было слышно.
— Слов ни хуя не слышно, — сказал девушка. — Хули он разговаривать мешает?
