Ложиться в постель не имело смысла. Ляжешь – проспишь до полудня, а этого он себе позволить не мог, да и не хотел. Кто рано встает – тому бог подает; кроме того, на сегодня была намечена масса дел, в том числе – фанфары, марш! – и государственной важности.
Вообще, день сегодня должен был стать, без преувеличения, великим. Это был день отправки груза. Груз должен был пойти в Австрию кружным путем, через всю Прибалтику, по давно налаженному каналу. Как только он доберется до адресата, секретные номерные счета в швейцарских банках моментально обрастут деньгами, и деньгами немалыми. Да что деньги! Деньги – сущий пустяк по сравнению со всем остальным. Как только груз пересечет границу, можно будет с легким сердцем отпраздновать победу – великую победу, имеющую особое значение оттого, что на этот раз он играл на чужом поле, и притом в игру, правила которой понимал не до конца. А деньги – это просто выигрыш, приз победителю, потому что настоящая игра должна идти на интерес, это вам скажет любой игрок.
По сути своей жизнь скучна, ибо представляет собой не более чем унылую, рутинную борьбу за выживание. И если ее хоть как-то не разнообразить, останется только застрелиться от смертельной скуки.
Он играл всю свою сознательную жизнь и всегда выигрывал – выигрывал в бизнесе, выигрывал в политике, выигрывал на теннисном корте и за карточным столом. В любви он тоже неизменно побеждал, и со временем выяснилось, что это так же скучно, как и все остальное. Порой ему начинало казаться, что жизнь играет с ним в поддавки и что окружающие его люди – просто статисты, вырезанные из картона и грубо размалеванные плоские фигуры, необходимые лишь для того, чтобы придать игре видимость правдоподобия.
Сейчас заканчивалась новая игра, и Виктор Назаров испытывал по этому поводу довольно странное ощущение – смесь сожаления с облегчением. Острота и новизна впечатлений успели заметно притупиться, игра начала ему надоедать, да и шла она не совсем так, как было задумано. Одна мелкая, незначительная ошибка, допущенная в самом начале, стронула с места целую лавину. Что ж, это придало игре дополнительную остроту; к тому же Виктор Назаров еще в юности дал себе зарок никогда не сожалеть о том, чего нельзя изменить. Все хорошо, что хорошо кончается; а если кончилось плохо, значит, игрок ты никудышный. Короче говоря, кто боится проигрыша, тому нечего делать за игровым столом...
Виктор Викторович Назаров не боялся проигрыша – он в него не верил, как некоторые люди не верят, что могут попасть под машину, утонуть в теплом, изученном вдоль и поперек деревенском пруду или выпасть из окна.
Думая о том, куда мог запропаститься этот подонок Бура, Виктор Викторович принял контрастный душ, докрасна растерся полотенцем, побрился и отправился одеваться для выезда. Затягивая ремень на брюках, он вдруг вспомнил этого типа в темных очках, так называемого коллегу Ирины, и то, как он распространялся насчет бешеного пса, который подохнет под забором с пулей в башке. Назаров беззлобно усмехнулся: гляди-ка, как развоевался! Пуля в башке... А ручонки не коротковаты?
Впрочем, ручонки у господина чекиста, судя по его виду и речам, были как раз довольно длинные. А о том, как этот Глеб Петрович стреляет, Ирина все уши прожужжала... Другое дело, что стрелять они поостерегутся – по крайней мере, пока не получат хоть какие-то доказательства. А доказательств у них – ноль целых, хрен десятых. И вообще, какая им польза еще от одного трупа? Трупов у них и так хоть отбавляй. Им картина нужна, а не труп, а вот картины им не видать как своих ушей. Прохлопали, господа чекисты!
Только куда же все-таки провалился Бура?
Донимаемый этой неприятной мыслью, которая портила все удовольствие, как способна испортить даже самое изысканное лакомство ненароком влетевшая в окно назойливая муха, он вернулся в гостиную, выпил еще немного коньяка, закурил новую сигарету и стал, дымя ею, выбирать галстук. Он как раз колебался между однотонным и полосатым, когда внизу, во дворе, коротко взревел движок и сейчас же резко взвизгнули шины.
Звук этого двигателя ни с чем невозможно было перепутать – не низкое бархатистое ворчание, как у мощного, солидного седана, а истеричное, высокое жужжание, почти визг, как у современного скоростного японского мотоцикла. Машинально прихватив из шкафа первый подвернувшийся под руку галстук, Назаров подошел к окну и выглянул во двор.
Разумеется, он не ошибся. Там, во дворе, на цветных цементных плитах, стояла ярко-красная спортивная "хонда" – его подарок Ирке на прошлый день рождения. Стояла она, опять же, как обычно, совершенно наперекосяк, посреди двора, брошенная как попало на том самом месте, где кончился тормозной путь. И позади нее, тоже как всегда, по чистым плиткам двора протянулись две жирных, угольно-черных полосы, обозначавшие упомянутый выше тормозной путь. Все-таки машина была ненормально быстрая: судя по длине этих полос, на той несчастной сотне метров, что отделяла крыльцо дома от ворот, запиравших въезд на участок, Ирка успела разогнаться как минимум до ста километров в час. Виктор Викторович покачал головой и улыбнулся, вспомнив анекдот про одного владельца спортивной машины, который, отправляясь в магазин за хлебом, включал первую передачу, разгонялся, а когда собирался включить вторую, оказывалось, что он уже проскочил мимо булочной.
Он увидел, как Ирина выбралась из машины, забросила на плечо ремень сумочки, кивнула в ответ на приветствие хорошо знавшего ее охранника и быстрым шагом вошла в дом. "Соскучилась", – с некоторым сомнением подумал Виктор Викторович и посмотрел на часы. Было начало седьмого, и оставшиеся включенными каплевидные фары "хонды" тускло и ненужно горели в бледно-серых утренних сумерках. На Ирине были надеты те же веши, что и вчера за обедом, и это казалось странным, потому что, уезжая вечером в Москву, она сослалась на усталость и желание хорошенько выспаться. Не раздеваясь, что ли, спала? И спала ли? А если не спала, то где была и что делала?
И где, черт возьми, шляется этот недоумок с перебитым носом?!
Где-то недалеко хлопнула дверь, и послышались быстрые, уверенные шаги. Виктор Назаров подвигал затекшими во время ночного бдения мускулами лица, разминая их, затем изобразил перед зеркалом открытую, радостную улыбку и, на ходу ловко завязывая галстук, пошел встречать Ирину.
Глава 19
Как и следовало ожидать, Виктор уже встал, а может быть, и вовсе не ложился. Судя по слегка осунувшемуся лицу и наметившимся под глазами мешкам, верно было второе; откровенно говоря, Ирина была бы очень удивлена, обнаружив, что он провел эту ночь в постели, мирно похрапывая и причмокивая во сне губами.
Впрочем, улыбка, которой он встретил Ирину, была, как всегда, теплой, открытой и радостной.
– Вот так сюрприз! – воскликнул он. – Птичка утром прилетела и давай в окно стучать: как тебе не надоело, как не стыдно столько спать?
Он заключил Ирину в объятия, и она, стиснув зубы, стерпела: тратить время и силы на ерунду ей сейчас не хотелось, проще было потерпеть, тем более что объятия оказались недолгими и чисто формальными. На шее у Виктора уже болтался незавязанный галстук, свежая рубашка сияла непорочной белизной, как снега высокогорного Тибета, о стрелки на брюках, казалось, можно было порезаться – словом, перед Ириной был деловой человек, спешащий на службу.
– Кофе хочешь? – спросил он. – У меня есть еще полчаса или около того, а тебе чашечка кофе явно не повредит. Ты ведь, я вижу, еще не ложилась?
– Так же, как и ты, – сказала Ирина и, заставив себя улыбнуться, опустилась в свое любимое кресло. При этом ей вдруг подумалось, что она сидит здесь в последний раз.
– Ну-ну, – с непонятной интонацией сказал Виктор. – Так сказать, чтоб принесли кофе?
– Не надо, – отказалась Ирина. – Кофе я сегодня выпила более чем достаточно, пора и честь знать. Давай лучше поболтаем.
Она поставила на кофейный столик сумочку, открыла ее и достала пачку сигарет. Виктор дал ей огня, придвинул пепельницу и сел напротив. Ирина хорошо владела собой, но Виктор Назаров знал ее как облупленную и видел, что ей не по себе. И дело тут было не только в проведенной без сна ночи: с ней явно что-то стряслось.
Он вдруг почувствовал прилив знакомого раздражения. "Воля, самообладание, умение сохранять хорошую мину при плохой игре, железный характер – и это женщина? – думал он. – В постели, когда отпускает тормоза, она, бесспорно, хороша, но за пределами спальни все вышеперечисленное и еще многое другое делает ее не женщиной, а каким-то генералом в юбке. Ей-богу, снюхавшись с Потапчуком и этим очкариком, любителем пострелять бешеных псов, она нашла свое истинное место в жизни! Пусть так и будет. Эта игра тянется слишком долго и зашла чересчур далеко, чтобы имело смысл продолжать в нее играть. К тому же спать с женщиной, отца которой убили по твоему приказу, это, конечно, довольно необычно, но так недолго и в извращенцы угодить. Потом ни с одной бабой в постель не ляжешь, пока не пришьешь кого-нибудь из ее родных. Да и пользы от нее уже никакой, так что данный роман себя, можно сказать, исчерпал".
