* * *
Тебе потому лишь являю довольство, что скрытое скрыть хочу,А как я тобой и собой недоволен — об этом пока молчу.
Такая мерзость, бесчестье, лживость впервые предстали мне!Живым человеком ты мне явился иль чудишься в страшном сне?
Решил ты при виде моих улыбок, что полон я новых надежд,А я лишь смеюсь над былой надеждой, презреннейший из невежд.
В своем тупоумье ты даже не знаешь, и сам-то на что похож:Не знаешь, по-прежнему ли ты черен иль вправду стал белокож.
Забавно мне стало, когда я поближе ступни твои разглядел:Увидел я вместо ступней копыта, когда ты босой сидел.
Раздвоены пятки твои — похожи на пару ослиных копыт,К тому же сверкаешь ты весь — как маслом, потом густым покрыт.
Когда б не толпа твоих приближенных, я вместо пустых похвалСтихами, кипящими скрытой насмешкой, хвалу бы тебе воздал.
Напрасно ты радовался, безмозглый, что славлю тебя при всех,—Ведь даже в прочитанных мною строчках таился жестокий смех.
В то время, как ты никакого блага от слов моих не имел,Я рад, что хоть губы твои верблюжьи как следует рассмотрел.
Таких, как ты, из краев заморских надо бы доставлять,Чтоб успокаивать плачущих женщин — диковиной забавлять!
* * *
В чем утешенье мне найти? Ведь нет ни родины, ни дома,Ни чаши на пиру друзей, с кем много лет душа знакома.
От века нашего хочу, — пока мой век еще не прожит,—Чтоб он туда меня вознес, куда подняться сам не сможет.
Не будь рабом пустых забот, встречай судьбу легко и смело,Пока с душой в пути земном еще не разлучилось тело.
Ведь радость не продлит того, чем счастлив ты бывал когда-то,Как и печаль не воскресит поры, ушедшей без возврата.
Незнанье жизни — вот беда для всех, кто смолоду полюбит:Их, не познавших этот мир, своею ложью он погубит.
От слез тускнеют их глаза, по в заблуждении великомОни за мерзостью бегут, прельстясь ее лукавым ликом.
Ступайте, убирайтесь прочь — не на коне, так на верблюде,Разлука с вами — мой приют, меня измучившие люди.
Я в ваших паланкинах был, — вы мне тогда не знали цену,Когда же от тоски умру, найти не сможете замену.
О тот, чей слух был поражен моей безвременной кончиной,—Конечно, каждый должен стать известья скорбного причиной,
Уже не раз я был убит, — так разгласить молва спешила,—Но вновь вставал я, и куда девались саван и могила?
Пусть этих мнимых похорон бывали даже очевидцы,—Еще меня не схоронив, пришлось им с жизнью распроститься.
Нет, не всего достичь дано, чего желаем безрассудно:Как часто ветр приносит то, чего совсем не хочет судно!
Увидел я, что близ тебя честнейший честь свою погубит:Недобры пастбища твои — хорошим молоко не будет.
Тому, кого приблизил ты, одна награда — злость и скука,Тому, кто полюбил тебя, один удел — беда и мука.
Ты гневаешься на того, кто твой подарок принимает,И он то похвалам твоим, то оскорблениям внимает, к
Разлука разделила нас пустыней дикой и безлюдной,Где лгут и зрение и слух, где лучшим из верблюдов трудно.
Шагая через эту степь, их ноги будут в кровь избиты,И взмолятся суставы их, чтоб зря не мучились копыта.
Благоразумье признаю, когда в нем гордость и правдивость,Благоразумья не хочу, когда в нем прячется трусливость.
Не стану жить на деньги тех, чья длань скупа и неопрятна,Не стану наслаждаться тем, что на душе оставит пятна.
Сперва ночами я не спал — так тосковал с тобой в разлуке,Потом спокойней, тверже стал, — вернулся сон, утихли муки.
Но если от любви к тебе едва я не погиб сначала,Решенье край покинуть твой мою решимость означало.
Уж все попоны конь сносил с тех пор, как нас Фустат приветил,Не раз и сбрую он сменил с тех пор, как нас владыка встретил.
Великодушный Абу-ль-Миск, кому мы честно присягнулиИ в чьих щедротах весь Йемен и Красный Мудар потонули,—
Хоть он сдержал еще не все из благосклонных обещаний,Но не сдержать моих надежд, моих упорных увещаний.
Он — верный, ясно видит он, что не умею лицемерить,И все же преданность мою желает до конца проверить.
* * *
Шагали люди и до нас дорогой, что зовется — Время,Лежало тяжко и на них судьбы мучительное бремя.
Они вкушали горечь дней — тревоги, бедствия, печали,Хотя и радости порой кого-нибудь да посещали.
Какое бы из светлых дел ночь совершить ни захотела,Хоть чем-нибудь да омрачит она свое благое дело.
Таков наш век, — однако нам, как видно, бедствий не хватает,И произволу злой судьбы кто как умеет — помогает.
Едва заметим мы, что жизнь взрастила деревце прямое,К нему сейчас же поспешим приладить острие стальное.
Но ведь желанья наших душ настолько мелки, преходящи,Что нужно ль, споря из-за них, друг друга истреблять все чаще?
И все ж гордиться мы должны, встречая смерть в пылу сраженья:Хоть гибель и не весела, зато избегнешь униженья.
Вот если б все до одного бессмертными живые стали,Того, кто осторожней всех, мы самым смелым бы считали.
Но ведь от смерти не уйти и хватит всем камней могильных,А потому трусливым быть — удел лишь подлых да бессильных.
Душа не дрогнет перед тем, что ей не раз уже встречалось,—Пугает душу только то, чего ни разу не случалось.
* * *
Напрасно того упрекаете вы, кто выше любого упрека:Его деянья — превыше слов, а слово — верней зарока.
Оставьте в пустыне меня одного на месте былого привала,Оставьте в полдень мое лицо без всякого покрывала,—
Любая невзгода мне принесет не муку — отдохновенье,В пути повстречать людское жилье — вот для меня мученье!
Верблюдиц измученных скорбный взгляд — мой взгляд, когда сомневаюсь,Верблюдиц израненных тихий плач — мой плач, когда я терзаюсь.
Я сам источник иду искать, и мне провожатых не надо —Достаточно молний мне в облаках да прозорливого взгляда.
Мой бог и мой меч — защита моя, что крепче любого гранита,Если единственному нужна какая-нибудь защита.
Когда же запас мой дорожный скудней, чем мозг у страуса, станет,То и тогда под кровлю скупца никто меня не заманит.
Но если привязанность между людьми стала привычной ложью,Тогда на улыбку и я готов улыбкой ответить тоже.
Стал сомневаться я даже в тех, с кем дружен был эти годы:Ведь даже лучшие — тоже часть подлой людской породы.
Разумные ценят отвагу и честь, искренность и безгрешность,Невежды ценят не суть людей, а лишь показную внешность.
Я даже родного брата готов тварью считать негодной,Если души не увижу в нем отважной и благородной.
Величием предков горжусь и я, своим благородством известных,Хоть ныне и попрана слава отцов делами сынов бесчестных.
Но не соглашусь, чтобы доблесть моя, — как это бывает нередко,—Была приписана лишь тому, что внук я достойного предка.
Дивлюсь я на тех, чьи мечи крепки, чья кровь не остыла в жилах,А сами, подобно тупым клинкам, цель поразить не в силах.
Дивлюсь и на тех, кто, вступить решив на путь великих деяний,Коней и верблюдов не гонит в поход, не рвется на поле брани.
Постыдней на свете нет ничего бессилья и неуменьяДостойное дело свое довести до полного завершенья.
Спокойно в Египте живу — на жизнь взираю, как посторонний:Давно ни за кем в погоню не мчусь, пет и за мной погони.
И только с болезнью из года в год встречаться мне надоело:Постель проклинают мои бока, вконец истомилось тело.
Как мало друзей навещает меня, как сердце болит жестоко,Повсюду завистники, труден путь, и цель еще так далеко.
Все тело ноет, нет силы встать, не пил я, а будто пьяный,И каждый вечер с тоскою жду гостьи моей незваной.
А посетительница моя — постылая лихорадка —Словно стыдится: лишь по ночам приходит ко мне украдкой.
Кладу ей подушки, стелю ей постель, боясь ее ласк докучных,Но хочет она лишь со мной ночевать — в костях моих злополучных.
Но трудно в коже моей вдвоем вмещаться нам поневоле:Все тело мое распирает она десятками разных болей.
Когда ж расстаемся, в густом поту лежу я без сил, без движенья,Как будто мы с ней предавались греху до полного изнеможенья.
И кажется: утренние лучи ее прогоняют насильно,—Слезы ее в четыре ручья текут и текут обильно.
Конечно, влечения страстного к ней не чувствую никакого,Но как истомленный любовник, жду: придет ли под вечер снова?
Верна обещанью, приходит она, — но нет ничего страшнееПодобной верности: всякий раз мученья приходят с нею.
О дочь судьбины! Вокруг меня все беды — твои сестрицы,Так как же смогла ты, болезнь моя, сквозь их толчею пробиться?
Ты хочешь израненного добить, — ведь нет у души и телаМеста живого, где меч не рубил и где не вонзались стрелы.
О, если бы знать: этот злой недуг сумею ли побороть яИ сможет ли снова моя рука крепко сжимать поводья?
Смогу ли жажду я утолить давних моих стремленийНа легком танцующем скакуне с уздою в горячей пене?
Быть может, мучительный этот жар развею в дальних походах:Пусть меч и седло исцелят меня — не этот постылый отдых.
Где б ни теснила меня судьба, я прочь вырывался оттуда,Как вышибает пробку вино, чтоб вырваться из сосуда.
Вот так покидал я друзей не раз, даже не распростившись,Вот так оставлял полюбившийся край, даже не поклонившись.
Мой врач говорит: «Ты что-нибудь съел, желудок твой не в порядке,Как видно, в питье или пище твоей — источник злой лихорадки».
Не в силах понять медицина его, что я — словно конь горячий,Который от долгой сытной пастьбы станет слабее клячи.
Я — конь, что привык с храбрецами скакать, земли почти не касаясь,Из облака в облако пыли густой, из битвы в битву бросаясь.
И вот прекратилась бурная жизнь: сняли узду и сбрую,И конь занедужил лишь оттого, что дни уходят впустую.
Но пусть я от этих мук ослабел — терпенье не ослабело,И пусть источник сил оскудел — решимость не оскудела.
Я выжить хочу, от недуга спастись, хоть и не спасусь от судьбины,И если избегну кончины одной, то лишь для другой кончины.
Живи, наслаждайся явью и сном, но только не тешься мечтою,Что ждет тебя безмятежный сон под пыльной могильной плитою.
Нет, смерть — не бодрствованье, не сон, а третье из состояний,И смысл его не похож на смысл ни снов твоих, ни деяний.
* * *
