Он подошел, тряхнул Лукею за шиворот, и она очнулась.
— Пошто барина звать? — проворчала она, глядя в пол, но это была доля секунды. — А то… дом Караульникова, полуподвал, вход со двора, — объяснила она Фоме и вдруг зарыдала в голос, постояла, зажала рот, осела на пол, и я неслышно вышла в прихожую.
Петр Аркадьевич, небедный сукин сын, не мог проживать в полуподвале. Я не ошиблась, но не знала, зачем Леониду нужна моя смерть.
Аксентьев говорил — все принадлежит моим сыновьям: долги, заработанные мной деньги, извоз, книги и магазины. Я опекун, не станет меня — опека перейдет к кому другому. Петр Аркадьевич с женой готовы были принять моих детей после смерти их отца без условий, по крови. Моя мать хотела их забрать, но я тогда уже встала на ноги. Первое покушение на меня случилось, когда я была абсолютно нищей.
Лукея считала Григория и Леонида никчемными, но полагала их господами. Сейчас мне было уже все равно, почему она перед Леонидом настаивала, что я досталась ей по наследству от мужа. Хорошая, очень хорошая игра.
— Рука у тебя не дрогнула, дрянь, — ухмыльнулась я, и Лукея не сразу отреагировала, но перестала рыдать и вытаращилась на меня.
— Барыня, — выдохнула она. — Живая.
Как мать вышла на Леонида и когда? Он ей написал или, напротив, она связалась с ним до того, как приехала в город, или велела кому-то из обслуги «Савоя» его разыскать. В том, что именно Леонид отвозил мать ко мне, сомнений нет, лишь от нее он мог узнать, что отец уже умер, вероятно, своей болтовней мать себя и приговорила.
— Яд Леонид передал? — спросила я, припоминая рассказ Данилы. Для низенького швейцара и громадного охранника Леонид одновременно и высок, и тщедушен. — Через Палашку, за то он и золотники ей дал?
Дверь кухни скрипнула, на нас уставились три пары горящих вниманием глаз — Афанасия, Федора и доктора. Демид Кондратьевич застыл истуканом, и только Фома и Марфа стояли, готовые в любой момент кинуться на мою защиту.
Я мало знала семью Фомы, но она была мне родней, чем моя собственная.
— Я все скажу, батюшка, все скажу! — горячо затараторила Лукея, не поднимаясь и глядя на единственное среди нас официальное лицо, слегка, правда, офонаревшее. Ей терять было нечего, кто первый заговорит в присутствии тьмы свидетелей, тот и прав, а дальше показаний следствие не зайдет. — Как перед Всевидящей али амператским величием! Леонидка, жарь его коварный шомполом, приказал барыню извести так, чтобы никто не догадался!
В тактике допроса Демид Кондратьевич был не силен, громко пыхтел и хлопал глазами.
— Ты заслонку закрыла? Ты подушкой хотела меня задушить? Говори! — крикнула я, Марфа всплеснула руками, Фома грязно выругался, городовой показал ему кулак, Фома как и не видел. — Ты пирог отравила?
Доктор заинтересованно оперся на спину Федора. Он явно не ждал, что ночной вызов окажется таким занимательным.
— Врать не буду, пирог травила, — спокойно, будто речь не шла об убийстве, призналась Лукея, все еще предпочитая каяться Демиду Кондратьевичу, а не мне. — Тем ядом, что Леонидка передал. А подушкой — навет, то барыня сама не знает, чего городит. Заслонку, вашбродие, она сама закрыла, как барин помер, потому дура как есть, Ефимка соврать не даст, он ее, дуру, вытащил, а то бы и угорела. Да и что Леонидке за прок, пока барыня репу жевала? Ты, батюшка, за ним пошли, пошли, он у гусар в карты режется, у Садовникова. Проигрался совсем, поди жрать ему нечего, вот меня и торопил.
За спиной переговаривались Анфиса с Февронией. Спектакль удался, могу ли я по его мотивам написать детектив? Демид Кондратьевич обработал наконец поступившую информацию, в глазах обрадованно замигала мысль, он крякнул, посмотрел на меня, словно я с того света явилась, подошел к Лукее и без усилий поднял ее за шиворот.
— Вера Андреевна, — окликнул меня Демид Кондратьевич, рассматривая Лукею, висевшую как марионетка, — так баба-то чья? Ваша или…
— Понятия не имею, — раздраженно отозвалась я. — Это имеет значение?
— Ежели ваша, то каторга ей, а ежели нет, то плетьми выпорют. А может, и не выпорют, а может, и тоже сошлют…
Лукея зыркала на меня хитрым прищуром. Демид Кондратьевич держал ее так, что ворот платья пережимал ей горло, дышала она с хрипом, но крепилась. Кремень старуха, что ни говори, но от своих слов отказываться ей уже нет резона, хотя как знать, конечно, как знать…
— У меня о ней бумаг никаких нет, — произнесла я и подумала, что не мог щепетильный Григорий выбросить именно ее документы. — В уставных грамотах Апраксиных смотреть надо, Демид Кондратьевич, — и я обменялась с ним многозначительным взглядом: поймет, не поймет? — Вот и барина, которой матушку мою подвозил, нашли…
Демид Кондратьевич запрягал очень долго, но мчал с места — пыль из-под копыт. Сообразив, какими почестями ему грозит поимка Леонида, он выпрямился и гаркнул в сторону кухни:
— Афонька, давай на коляску мою, править будешь! Я бабу постерегу, чтобы не сбежала. Фома, а ты до будки беги, кликни, кто там сегодня? Марфа, с кухни съестное все собери, что на столе!
Все забегали — власть есть власть, пусть даже городовой, как бы плохо он ни справлялся с обязанностями. Лукея все так же висела и шумно дышала, и я не могла истолковать ее взгляд — рада она, что я жива, или пророчит мне еще большие муки.
Доктор вышел, покачал головой и со вздохом протянул ко мне руку, давая понять, что труд, даже напрасный, должен быть вознагражден.
Глава тридцать вторая
Избалованной госпоже удаче наскучило общество моего деверя. Пресыщенная его выходками, она ушла незаметно, без скандала, и, не подозревая о коварстве, на последний кон Леонид поставил собственную жизнь против всего остального банка.
Дворяне творили дичь и держали никому не нужное слово. «Гусарская рулетка» вышла роковой, Демид Кондратьевич застал остывающее тело, озлобленного домовладельца и толпу нетрезвых игроков. Быстрое следствие так и не установило, действительно ли Леониду не повезло и из четырех пистолетов он наугад выбрал заряженный, или его противники по игре — быть может, не только — подсуетились и все оружие несло верную смерть, до того как его разрядили к приезду полиции. Я безразлично допустила, что могла
