После дней, проведенных в каирской похоронной конторе, ему почему-то было легче находиться с ней рядом. Он не знал, что ей сказать.
Ее холодная рука нашла его, и он нежно сжал ее пальцы. Ему было страшно, и этот страх родился из самой нормальности происходящего. Ему было так хорошо и спокойно с ней, что он готов был стоять так вечно.
– Я по тебе скучаю, – признался он.
– Я здесь.
– Вот когда я больше всего по тебе скучаю. Когда ты здесь. Когда тебя нет, когда ты просто призрак из прошлого или сон об иной жизни, все как-то проще.
Она сжала его пальцы.
– Как смерть?
– Трудно, – ответила она. – Все тянется и тянется.
Она склонила голову ему на плечо, и он едва не расплакался.
– Хочешь пройтись? – предложил он.
– Конечно, – улыбнулась она. Нервная кривая улыбка на мертвом лице.
Они вышли с крохотного кладбища и, вернувшись на шоссе, рука об руку пошли назад к городу.
– Где ты был? – спросила Лора.
– Здесь. По большей части.
– С Рождества я тебя как бы потеряла. Иногда несколько часов, несколько дней я знала, где ты. Ты был повсюду. А потом снова тускнел, терялся.
– Я был здесь. В Приозерье. Это приятный городок.
– А-а-а.
Одета она была уже не в тот синий костюм, в котором ее похоронили. Теперь на ней были несколько свитеров, длинная темная юбка и высокие бордовые сапоги. Тень их похвалил.
Лора склонила голову, явно пряча улыбку.
– Чудные, правда? Я нашла их в отличном обувном в Чикаго.
– И почему ты решила приехать сюда из Чикаго?
– Так я уже давно из Чикаго уехала, Щенок. Я направлялась на юг. От холода мне не по себе. Можно было бы подумать, что мне надо холоду радоваться. Но, наверное, это как-то связано с тем, что я мертва. Тогда не воспринимаешь это как холод. Ты ощущаешь его как ничто, а когда ты мертв, холод – это, наверное, единственное, чего боишься. Я собиралась поехать в Техас. Планировала провести зиму в Галвестоне. Думаю, я ребенком проводила зиму в Галвестоне.
– Едва ли, – отозвался Тень. – Мне ты об этом никогда не рассказывала.
– Правда? Тогда, наверное, это был кто-то другой. Не знаю. Я помню чаек: как бросали хлеб для чаек, их были сотни, и все небо становилось от них белым, и они били крыльями и хватали куски из воздуха. – Она помедлила. – Если я этого не видела, думаю, кто-то другой видел.
Из-за угла выехала машина. Водитель приветственно им помахал. Тень помахал в ответ. Восхитительно нормально было гулять со своей женой.
– Здесь приятно, – сказала Лора, словно читая его мысли.
– Да, – согласился Тень.
– Когда послышался зов, мне пришлось поспешить назад. Я едва добралась до границы Техаса.
– Зов?
Она подняла глаза. На шее у нее блеснула золотая монета.
– Я почувствовала это как зов и начала думать о тебе. О том, что мне надо тебя увидеть. Это было как голод.
– Так ты знала, что я именно здесь?
– Да. – Остановившись, она нахмурилась, верхними зубами прикусив синюю нижнюю губу. Она склонила голову набок. – Действительно. Как странно, я вдруг ни с того ни с сего поняла, что знаю. Я думала, ты меня зовешь. Но это был не ты, ведь так?
– Не я.
– Ты не хотел меня видеть.
– Не в этом дело. – Он помялся. – Да. Я не хотел тебя видеть. Слишком больно.
Снег хрустел у них под ногами и переливался алмазной пылью в солнечных лучах.
– Тяжко, наверное, не быть живым, – задумчиво сказала Лора.
– Ты хочешь сказать, тебе тяжко быть мертвой. Послушай, я все еще пытаюсь найти способ воскресить тебя по-настоящему. Думаю, я на верном пути…
– Нет, – прервала она его. – Я хочу сказать, я благодарна. Надеюсь, ты правда это сможешь. Я много чего сделала дурного… – Она покачала головой. – Но я говорила о тебе.
– Я жив, – сказал Тень. – Я не умер. Помнишь?
– Ты не мертв, – отозвалась она. – Но и в том, что ты жив, я не уверена.
«Разговор не может так оборачиваться, – подумал Тень. – Ничто не может так оборачиваться».
– Я тебя люблю, – бесстрастно сказала она. – Ты мой, Щенок. Но когда умрешь, все начинаешь видеть яснее. Как будто больше никого нет. Знаешь? Ты – как огромная, плотная дыра в мироздании, и у этой дыры силуэт человека. – Она нахмурилась. – Даже когда мы были вместе. Я любила быть с тобой. Ты меня обожал и сделал бы ради меня все, что угодно. Но иногда, когда я входила в комнату, мне казалось, там никого нет. И я включала свет или выключала свет, а потом вдруг понимала, что ты тут: сидишь в одиночестве, не читаешь, не смотришь телевизор, не делаешь вообще ничего.
Она обняла его, словно смягчая горечь своих слов.
– Робби был хорош только тем, что был хоть кем-то. Иногда придурком. Иногда валял дурака и любил, чтобы, когда мы занимались любовью, кругом были зеркала и он мог смотреть, как меня трахает, но он был жив, Щенок. Он чего-то хотел. Он заполнял пространство. – Она остановилась и поглядела на него, слегка склонив голову набок. – Извини. Я тебя расстроила.
Он не решился заговорить из страха, что голос его выдаст, и потому просто покачал головой.
– Хорошо, – сказала она. – Это хорошо.
Они подходили к стоянке для отдыха, где он оставил машину. Тени казалось, ему нужно что-то сказать: «Я тебя люблю», или «Пожалуйста, не уходи», или «Прости меня». Те слова, какими латают разговор, который без предупреждения вдруг соскользнул на горькую тему. Но вместо этого он произнес:
– Я не мертв.
– Может быть, и нет, – отозвалась она. – Но ты уверен, что жив?
– Посмотри на меня.
– Это не ответ, – сказала его мертвая жена. – Когда будешь жив, сам поймешь.
– И что теперь?
– Ну, я тебя повидала. Наверное, снова двинусь на юг.
– Назад в Техас?
– Куда-нибудь, где тепло. Мне все равно.
– Мне нужно ждать здесь, пока я понадоблюсь боссу.
– Это не жизнь, – вздохнула Лора.
Потом вдруг улыбнулась той самой улыбкой, которая задевала его за живое, сколько бы раз он ее ни видел. И всякий раз, когда она ему улыбалась, был как тот, самый первый.
Он хотел было ее обнять, но, покачав головой, Лора отстранилась и присела на край припорошенного снегом столика для пикника. И стала смотреть, как он уезжает.
Интерлюдия 1
Война началась, и никто этого не заметил. Буря спускалась, и никто этого не знал.
Упавшая балка на два дня перекрыла улицу в Манхэттене. Она убила двух прохожих, арабского таксиста и пассажира, сидевшего в его машине.
В Денвере нашли водителя грузовика в его же квартире. Орудие убийства, молоток с гвоздодером на резиновой ручке, лежал на полу рядом с телом. Лицо было нетронуто, а вот затылок размозжен и вмят, и несколько слов иностранными буквами были написаны коричневой помадой на зеркале в ванной.
На сортировочной почтовой станции в Фениксе, штат Аризона, сошел с ума мужчина, «пошел по почте», как сказали в вечерних новостях, и застрелил Терри «Тролля» Эвенсена, болезненно тучного, нескладного мужчину, который жил один в своем трейлере. Стрельба велась по нескольким людям на сортировочной станции, но только Эвенсен был убит. Человека, выпустившего пули – сперва его сочли за обиженного администрацией сотрудника, – так и не нашли, даже личность его не смогли установить.
– Честно говоря, – сказал в «Новостях в пять» начальник Терри «Тролля» Эвенсена, – уж если бы кто здесь и сошел с ума, то мы бы все думали, что это сам Тролль. Хороший работник, но уж больно чудной. Я хочу сказать, никогда ведь не знаешь…
Когда позднее интервью повторяли, этот эпизод был вырезан.
Девять человек в общине отшельников в Монтане были найдены мертвыми. Репортеры строили догадки, мол, это массовое самоубийство, но вскоре причиной смерти было названо отравление углекислым газом от престарелой плиты с плохой вытяжкой.
На кладбище в Кей-Уэст осквернили склеп.
В Айдахо пассажирский поезд «Эмтрек» врезался в грузовик «федерал-экспресс», погиб водитель грузовика. Среди пассажиров – ни одной серьезной травмы.
На этой стадии это была пока холодная война, липовая война, которую нельзя по-настоящему выиграть или проиграть.
Ветер качал ветви дерева. От огня летели искры. Надвигалась буря.
Королева Шеба, наполовину демон, как говорят, с отцовской стороны, колдунья, знахарка и государыня, которая правила в Шебе, когда эта страна была богатейшей на свете, когда ее пряности, самоцветы и ароматное дерево на кораблях и верблюдах развозили по всем уголкам Земли, которой поклонялись еще при жизни, на которую как на живую богиню молился мудрейший из королей, стоит на тротуаре бульвара Сансет в два часа ночи и пустым взглядом смотрит на проезжающие мимо машины, будто пластмассовая невеста-шлюшка на черном с неоном свадебном торте. Она стоит так, будто тротуар – ее владения, а с ним и ночь, что ее окружает.
Когда кто-то смотрит на нее, ее губы шевелятся, словно она говорит сама с собой. Когда мимо проезжают мужчины в машинах, она ловит их взгляд и улыбается.
