глазами можно было назвать красивым. Если бы не длинный шрам, пересекающий и уродующий левую половину этого, некогда прекрасного, образа.
В отличие от других, старший жрец не смотрел на небо в ожидании, когда Тианкицли пройдут точку, символизирующую начало нового круга.
Жрец смотрел на него, и лицо его, и без того уродливое лицо, скривилось в довольной гримасе. Одна рука сжимала ритуальный каменный нож, а второй он насыпал на грудь Тлаошиутли немного серого порошка.
Тлаошиутль знал, что в нужный момент порошок подожгут, чтобы потом, в этот костер, горящий на нем, положить вырванное жрецом сердце. Затем огонь с его сердцем торжественно перенесут в храм Уицилопочтли в центре Теночтитлана, где специально прибывшие посыльные, разнесут огонь по всем городам, ознаменовывая начало нового периода времени.
Тианкицли уже подходили к положенному месту. Не замечаемый и неслышимый другими, верховный жрец склонился к Тлаошиутли.
- Ну что, Рип, давай прощаться.
Тлаошиутль удивился, нет, не непонятным речам жреца. В лунном свете он неожиданно увидел, как сквозь темную кожу проступило другое лицо. Плотно сжатые узкие губы, массивный подбородок, низкий лоб… и только шрам, уродливый шрам непонятной нитью роднил эти два несхожих лика.
Хотя Тлаошиутль и был воином, привыкшим лицом встречать врага, в груди у него появился холодок. Уж не безголовый ли Тескатлипока принял облик Верховного Жреца?
Напряжение нарастало. Стоящие рядом открыли рты, дабы радостными криками возвестить знаменательно событие. Тлаошиутль знал, что сейчас в сторону жертвенника устремлены взоры всех граждан и многочисленных гостей, с нетерпением ожидающих, когда на теле жертвы загорится священный костер.
Невольно Тлаошиутль напрягся. Он не боялся смерти, нет. Воин не боится умереть…
Юноша так и не понял, что произошло, как наверняка, не поняли и присутствующие. Шорох, на пределе слышимости, долетел до его обостренного слуха. Слабый вскрик, свист кремниевого ножа и бульканье захлебнувшегося собственной кровью горла. Руки, до этого крепко сжимающие конечности юноши, внезапно ослабли. Над ним склонилось черное лицо. Тлаошиутль подумал, что капризный владыка Тескатлипока снова поменял свой облик. Этот Тескатлипока улыбнулся, обнажая белые зубы. В новом обличии бог был поразительно похож на Улатоони - друга Тлаошиутли. Единственного, кому удалось скрыться после недавнего покушения.
- Ну же, Тлао, бежим скорее! – зашептал Тескатлипока, и Тлаошиутль понял, что это никакой не демон, а действительно его друг пришел спасти его.
Лицо и тело, чтобы не светились в темноте, Улатоони покрыл черной краской. Невдалеке с окровавленными ножами, также невидимые в темноте замерли его сподвижники.
- Но ритуал Нового Огня, - попытался возразить Тлаошиутль, - если его не провести, в следующие пятьдесят два года на наш народ обрушатся нескончаемые беды.
- А если его провести, умрешь ты, - ответил Улатоони.
Тлаошиутль принял разумность слов друга, тем более что внутри юноши также происходила неясная борьба. Как будто кто-то другой, чужой и вместе с тем необъяснимо близкий зашевелился в нем. Уж не злой дух ли пытается овладеть телом воина.
Этот другой побуждал Тлаошиутли к действию. Юноша огляделся по сторонам.
- Что-то потерял? – подал голос Улатоони.
- Нет, я ищу… - тела Верховного Жреца нигде не было.
Тлаошиутль подбежал к остальным трупам, торопливо переворачивая и всматриваясь в лица. Пухлые, худые, с торчащими носами и раскрытыми в предсмертном крике ртами, но ни одного со шрамом.
- Пошли! - торопил его Улатоони, да и остальные нетерпеливо переступали с ноги на ногу. – Нам нельзя здесь долго быть.
- Да, - прошептал Тлаошиутль, а кто-то внутри его разочарованно застонал. – Пошли.
Неслышными тенями они спускались и не видели, не могли видеть, как из темноты выступила массивная фигура в цветастом одеянии и сбитом набок головном уборе.
Лицо фигуры с длинным шрамом не выражало ничего, и лишь время от времени проступающее другое лицо, было искажено гневом.
Неяркая вспышка озарила тело индейца. Увиденная многими зрителями, она была принята за ритуальный костер. Такая же вспышка блеснула ниже, почти у основания храма. И Тлаошиутль, сын вождя племени Тотонаков, споткнувшись, потерял сознание.
В этот год, год 1507 от рождества Христова. Впервые за много столетий не был совершен ритуал Нового Огня, что по преданиям сулило народу Ацтеков великие бедствия. Иногда предания говорят правду…
***
Рип летел среди звезд, летел среди планет. Это была иллюзия, ибо он, как и его противник не покидали пределов оной единственной маленькой планетки, затерянной среди бескрайних просторов спиральной галактики.
Просто он, они летели сквозь время, и кто сказал, что каждый период времени, это не отдельная планета, а Солнце, освещающее его, не другая звезда.
Он был заключенным. Его руки, связанные сзади, были прикреплены к крюку, вбитому в мокрый потолок подвала.
Рядом с ним стоял монах доминиканец в белых одеждах со шрамом через всю щеку, елейным голосом призывая покаяться и сознаться в ереси. Он прошел испытания “гуманными” методами, теперь настала очередь пыток. Однако они просчитались. Проклятые инквизиторы! Он умер, прежде чем произнес признание…
Каждый раз он оказывался в теле одного из жителей эпохи, и каждый раз рядом с ним возникало изуродованное шрамом лицо.
Он был поляком, бежавшим от страшных гайдамаков за стены города Умани. Но после предательства сотника Гонты, когда толпы возбужденных, жаждущих крови крестьян и казаков, ворвались в город, он был вынужден защищаться.
Размозжив одному из гайдамаков голову, он взял его оружие – палку с привязанным вертикально лезвием от косы. Едва он успел подхватить оружие, как увидел, что на него идет казак. Здоровенный лысый детина в ярко красных шальварах и шаблей укрытой красной, подстать штанам, кровью. Его лицо, прорезанное свежим шрамом, улыбалось, глаза горели безумным огнем боя. Вряд ли он понимал, где находится. Пучок волос на макушке растрепался и прилип к мокрой от пота лысине.
Рип взмахнул косой и она, словно бритва, видимо, попав в сустав, срезала левую ногу гайдамака. Не почувствовав боли, упав, тот с удивлением смотрел на истекающий кровью обрубок.
Испуганный Рип бросил косу и побежал в город…
Раненный Гайдамак стонал на мостовой. Вспышка поглотила их обоих…
Он был евреем – торговцев воском – во Львове. Он сам, его жена и сын заперлись в подвале, а наверху молодые ученики иезуитских коллегий громили его лавку.
Неожиданно люк открылся, впустив немного света. В квадратном проеме показалась всклокоченная грива одного из погромщиков. На рябом лице застыла ненависть – он еще не отошел от власти погрома, но одних вещей было мало. Он хотел крови. Даже шрам, почти незаметный шрам на лице поляка, казалось, своим изгибом
