а тайские — союзниками. Но я проигрывал и тем и другим.
На следующий день в одиночку я взял свою балалайку и пошёл искать себе укромное местечко. Самым лучшим оказался выход из небесного метро. Я расположился на мостике перед лестницей и песня как полёт… полилася, много песен налилось. Девушка-полицейский со стволом в кобуре больше чем она сама грозила пальцем, но не могла меня выгнать. Впервые мне захотелось остаться в Таиланде навсегда. Я дал себе тогда клятвенное обещание, что сделаю всё возможное при жизни, чтобы сюда окончательно и бесповоротно перебраться. Сиамский народ стал мне самым близким, потому что в этих местах сидел Махавира. Из-за Махавиры эти люди такими были. Из-за Махавиры и таким был я.
Испанец свалил, и я остался с тайцем. Он работал шеф-поваром и постоянно пичкал меня мясом, рыбой, сосисками, креветками. Ко всему этому ещё прилагался рис, рис и ещё раз рис. Я начал плотно обжираться ещё в Пномпени. В Бангкоке я стал здоровый, как пельмень: жрал и большую часть дня просто сидел или лежал. Братишка до меня каким-то чудом не домогался. Я решал поехать вниз в Малайзию или обратно домой. У меня неожиданно появилась вписка в Чиангмае. Я начал спрашивать у друга, где лучше стопить из Бангкока в сторону севера. Он без слов вызвал такси, мы доехали до вокзала, и он купил мне билет на поезд до нужного места. Я только спросил его.
В Чиангмае вписался к пожилому немцу, ну как пожилому, он только вышел на пенсию, благодаря которой снимает домик и кайфует на полную катушку. Он не смог вытерпеть смотря на мою замызганную и вхлам заношенную футболку с логотипом Пласебо в виде раздвоенного и пустого женского лица. Немец выкинул все мои вонючие футболки и подарил свои. Он был со мной одного роста. Мы ходили, как два гиганта среди маленьких и нежных таечек. Тайская женщина — воплощение женственности и сексуальности, русская женщина — воплощение стервственности и асексуальности. Когда я смотрел на сиамку, то переживал и видел любовь, когда смотрел на русскую видел только деньги и всё то, что они конвертируют.
Каждый будет испытан тем, что он порицал в других.
Но в России когда я ехал в маршрутке все самые вонючие утырки садились рядом со мной и начинали разлагаться и гнить.
Почему мы всё время смеёмся. Мы что больные. Мы приобрели наркотическую зависимость от дисплея, этого семейного доктора, позволяющего выносить общество друг друга, не прибегая к разговору. Делай, что хочешь, мы же не статуи. Камю сказал, что осознание того, что мы умрём, превращает жизнь в шутку. Я чувствовал смерть так близко, что смог бы дотронуться до неё, если бы вытянул руку.
Я не пидор. Я дизайнер.
Не нужно привязываться к тому, кто проявил к тебе немного внимания.
Я боялся своего желания умереть.
Я пытался освободиться посредством речи. Ты произносил слово, и оно уничтожало мысль.
Боль, грусть, страдания — всё ушло.
Ты целовал её, а Иуда целовал нас всех.
У меня было много мыслей, но я не знал, как облечь их в слова. Было бы лучше втянуть и хорошенько их спляснуть.
Ничего… ничего не успевал увидеть. Всё просто проходило мимо.
В Чиангмае я задержался надолго. Мы ездили на велосипедах по национальному парку среди благородных оленей и слон вдалеке орал. Я приехал домой и пошёл в душ. Там я посмотрел в зеркало и осознал, что были люди, которые каждый день видели моё ужасное увядшее лицо. На ум пришла хорошая предсмертная записка. За каким хером я вообще сюда припёрся, лучше б в Сызрани в жопу девок трахал. Как можно было не любить котиков, они же русские. Мы пошли с немцем гулять по знаменитому ночному рынку. Я там поиграл на гитаре Найка Борзова верхом на звезде. Как раз в этот день был день рождения Сартра. Я приблизился к немцу, я должен был из уважения к Жан Полю кого-либо поздравить, другое живое существо. Я сказал ему, что пускай тебя не тошнит от всего говна вокруг и… Пусть твоё существование предшествует сущности. Он всё равно не понял, но нежно похлопал меня по плечу. Он откровенно угорал, что я последний парень, кого он вписывал, только женщины. Я ему комп сломал, душ оторвал.
Днём мы сходили на тайский массаж. Я решил, что меня будет мять и ломать женщина, а немцу не досталось. Он чуть ли не плакал от досады, а мне было весело смотреть, как его двухметрового выкручивает маленький мужичок.
Апатичным вечером мы сидели в уютном уличном кафе. Я разъяснял ему текст русского поля экспериментов, а он пугал меня комарами и заражением Денге. Мне нельзя было ничего такого подхватывать, тем более умирать: у меня не было медицинской страховки.
Там я познакомился с девушкой из Бирмы. У неё была аномально белая кожа. Её звали Лао, и она знала английский в совершенстве. Я был очень вялый, и этот дед немец за меня решал все дела с противоположным полом. Он взял у неё телефон. Вечером немец назначил ей со мной свидание.
Он оперативно организовал мне авторский концерт на сцене. Эта очаровательная девушка пришла на моё выступление. Немец сидел рядом и держал микрофон у струн пока я пел русский рок нулевых. Мне подарили тычиночные цветы женщины. Одна из них откровенно спросила, не хотел ли я заняться с ней сексом. Я возразил, не читала ли она Августина. Половой акт несовместим с совершенной, добродетельной жизнью. Ну я так ответил, потому что бирманка та пришла. Она подошла к нам, и мы сидели в кафе вместе, кайфовали. Я не мог поверить, что могло стать ещё хуже.
Знаешь, что труднее всего было понять в сексе с мёртвыми: кто из вас более гнилой человек. Я не был терпилой, я проработал принятие.
Это была художественная метафора, понимаешь. Ты зажимала орудие убийства прямо у себя между зубами, но не давала ему силы убить тебя. Набивали людям головы цифрами, начинали их безобидными фактами, пока их не затошнит. Ничего, зато им казалось, что они очень высоко образованные. У них даже было отчётливое впечатление, что они мыслят, что они двигались вперёд, хоть на самом деле они стояли на месте. И люди были счастливы, ибо факты, которыми они напичканы — это было нечто неизменное. Всё дело было в свободной эстетике, мораль ничего не значит. Мне приснилось, что ты меня убиваешь, но разве всё, что
