видел никто.
Шли мы всю ночь, стараясь не терять времени, и останавливались лишь затем, чтобы передохнули те, кто нес Священный цветок. Миссис Эверсли заменяла Брата Джона, а вот двужильный Стивен не выпускал носилки до самого конца пути.
Хансу, разумеется, было солоно в шкуре — она вряд ли стала намного легче, хоть и усохла. Но готтентот был старик выносливый и держался молодцом, правда, на подступах к городу периодически уподоблялся божеству и ковылял на четвереньках, совсем как горилла.
Незамеченными мы вышли на главную улицу города Рика и пробрались к Дому празднеств, ибо утро выдалось сырое и жители города спали. Лишь когда до пристани оставалось ярдов сто, женщина, чью привычку рано вставать можно приравнять не то к добродетели, не то к пороку, вышла из хижины на работу в саду, увидела нас и подняла ужасный крик.
— Боги! — голосила она. — Боги покидают нашу землю и уводят с собою белых людей!
Тотчас поднялась суматоха. Из дверей высовывались головы, люди выбегали на улицу с таким воем, словно их резали. Однако никто не решался приблизиться к нам.
— Вперед или все погибло! — закричал я.
Мои спутники не подвели. Ханс, задыхавшийся в жутком зловонном одеянии, пополз вперед на четвереньках. Брат Джон и Стивен, изнемогавшие под тяжестью Священного цветка, зашагали быстрее. Наконец мы достигли пристани, где стояла та самая лодка, что привезла нас сюда, и запрыгнули в нее. Отвязывать веревку, которая ее удерживала, не было времени; я перерезал ее ножом и оттолкнулся от берега.
Забрезжила заря. На пристань выбежали сотни людей, в том числе немало воинов. В их рядах царила паника. Уловка Хоуп пока еще нас спасала. Я увидел Комбу: тот мчался с большим копьем в руках, но, завидев нас, замер от изумления.
Тут произошла катастрофа, едва не стоившая нам жизни. Ханс, сидевший на корме лодки, начал терять сознание от вони шкуры и перегрева. Он решил вдохнуть свежего воздуха и высунул наружу голову, так что набитая листьями маска гориллы медленно сползла ему на плечи. Комба, увидев безобразное лицо готтентота, сразу узнал его.
— Это обман! — закричал он. — Белые дьяволы убили бога! Они похитили Священный цветок и его жрицу! Желтый человек нарядился в шкуру бога! К лодкам! К лодкам!
— Гребите! — велел я Брату Джону и Стивену. — Гребите изо всех сил! Мавово, помоги мне поднять парус!
Случилось так, что в то пасмурное утро сильный ветер дул к берегу. Медленно, неумело мы поставили мачту и подняли парус из циновки. На веслах мы отплыли от пристани ярдов на четыреста. В погоню за нами отправилось множество лодок с уже поднятыми парусами. На носу первой из них стоял Комба — новоиспеченный Калуби. Он осыпал нас проклятиями и грозил огромным копьем.
Я понял, что искусные лодочники-понго вот-вот нагонят нас и перебьют. К счастью, у меня появилась интересная мысль. Я велел Мавово следить за парусом, перешел на корму и, оттащив в сторону слабеющего Ханса, опустился на колени. У меня сохранился один заряд или, вернее, один-единственный пистон, который я намеревался использовать. Я отвел затвор, поднял ружье и прицелился в Комбу. Ни по возможностям прицела, ни как иначе на дальнюю стрельбу Интомби не рассчитано. В Комбу я мог попасть лишь за счет выброса пули.
Парус мы подняли, наша лодка шла довольно ровно. Кроме того, мы находились под прикрытием берега, будто плыли в тихом пруду, так что стрелять с кормы было удобно. Сам я, усталости вопреки, сумел собраться и даже почувствовал себя увереннее. Еще повезло с освещением: солнце всходило у меня за спиной, ярко озаряя нужную мне мишень. Я затаил дыхание и спустил курок. Заряд взорвался почти в то же мгновение, над дулом взвился дымок. Комба вскинул руки и навзничь упал в лодку. С большим опозданием (по крайней мере, так показалось нам) ветер принес глухой звук удара смертоносной пули.
Наверное, не стоит хвастаться, но выстрел получился замечательный: пуля, как я впоследствии выяснил, попала точно в цель — угодила Комбе в грудь и пробила сердце. С учетом всего сказанного, четыре выстрела, которые я произвел в стране понго, — венец моей стрелковой карьеры. Первым я в глухой ночи попал богу-обезьяне в лапу и убил бы его, да выстрел получился затяжным, вот горилла и успела прикрыть голову. Вторым я таки уложил чудовище, невзирая на суматоху и панику. Третьим после долгого заплыва, среди сверкания молний, я покончил с Мотомбо. Четвертым с большого расстояния, на плывущей лодке я уничтожил бессердечного, вероломного Комбу, что заманил нас в свою страну с целью убить и съесть на ритуальном пиру. На самом деле я ежесекундно понимал, что не имею права на ошибку: у меня лишь четыре пистона и исправить ее не удастся.
Уверен, с другим ружьем, даже с самым лучшим и современным, у меня так не получилось бы. К маленькому шедевру Парди я привык с юности, любой снайпер подтвердит, что это очень важно. Я приноровился к Интомби, а Интомби — ко мне. Это ружьецо до сих пор висит у меня на стене, хотя сегодня, во времена казнозарядных ружей, я им не пользуюсь. Вот только местный оружейник, которому я отдал Интомби на чистку, без спросу отполировал и наворонил ствол. Теперь ружье как новенькое, а мне больше нравилось исцарапанным.
Возвращаясь к нашей истории, скажу, что выстрел подействовал на Ханса, как рог Джона Пила[320]. Старый готтентот выглянул у меня из-за спины и увидел, как Комба падает навзничь.
— Прекрасный выстрел, баас! — пролепетал Ханс. — Уверен, даже дух вашего преподобного отца в огненном месте не способен истреблять врагов так здорово. Выстрел прекрасный!
Старый дурак принялся целовать мои сапоги, точнее, то, что от них осталось. Пришлось угостить Ханса остатками бренди, который привел его в чувство, особенно после того, как с него сняли грязную обезьянью шкуру и помогли ополоснуть лицо и руки.
Гибель Комбы подействовала на понго престранным образом. Их лодки собрались вокруг той, где лежал его труп. После
