и решать вопросы.
Но как человек может быть независим, когда любое его действие должно быть согласовано договором? Мысленно. Если действия согласовываются, то размышления могут и должны быть самостоятельны и независимы. Иначе не получится самого договора. В чем смысл согласования действий, если все и так думают одинаково? Только имея свое независимое мнение, индивидуальную точку зрения, можно приступать к договору. Это – необходимое условие как поиска обьективности, так и этичности результата договора. Независимость мысли сводится к умению пренебречь всевозможными влияниями, и внешними, и внутренними, и вместо этого опереться на собственный опыт, интуицию, интроспекцию и прочее, что необходимо разуму. Можно сравнить с достоинством. Достоинство – тоже умение преодолеть влияния, но в отношении к другим.
Автономия работает и после договора. Здесь самостоятельность выражается в том, что человек следует договору сам по себе, независимо от других. Он, так сказать, принимает на себя ответственность за договор, за все общество. И как раньше, он остается независим от всякого влияния, в том числе "положительного", и внутреннего – эмоционального, вызывающего эмпатию, жалость и другие похвальные чувства, и внешнего – идеологического или религиозного, прививающего сознательность, благомыслие и другие похвальные качества. Он этичен не потому, что ему кто-то велел подставить щеку и не потому, что ему жалко котенка, а потому что он обладает собственным мнением и собственной волей. Источником этики его поступков для него служит только договор.
А как, например, быть, если норма оказалась недостаточно этичной? В такой ситуации возникает этический конфликт. Автономия требует, с одной стороны, отказаться от нормы, а с другой – безусловно следовать ей. Очевидно, разрешение конфликта возможно только если инициировать заключение нового договора, одновременно следуя старой норме, пока нет новой. Ибо правильна только норма, появившаяся вследствие договора. В этическом конфликте, невозможном без автономии и необходимом для этического прогресса, проявляется противоречие между индивидом и коллективом. Норма – дело общее, способность мыслить – индивидуальное.
Бездумное подчинение коллективу, любым его традициям и нормам, неспособность и нежелание мыслить – сущностное начало дикаря. То, что стадо – способ его существования, совсем не удивительно, поскольку разум – первое, что отличает человека от животного. Я предвижу ваши возражения, друзья. Да, разум зародился в коллективе, он насквозь социален. Преодолев животный эгоизм, разум сплотил альтруистичный коллектив. Но после этого он вновь возродил индивидуальность, на новом, свободном уровне. Освобождая, разум противостоит насилию, в том числе насилию коллектива. Разумный человек самостоятельно принимает решения и несет за них ответственность перед всеми. Это и есть цель разума – обьединение самостоятельных индивидуальностей в единое целое. Если решения принимает стадо, а ответственность не несет никто, мы скорее имеем дело с толпой баранов.
У воспитанных в насилии развивается лишь продвинутая способность следовать – инстинктам, внешним обстоятельствам, чужой воле. Закостенев, такой "разум" сам ищет подчинения, его даже не нужно к этому принуждать. Разумный человек использует другого в качестве равноценного дополнения, помогающего достичь обьективность. У неразумных людей другой становится заменой разуму. И эта коллизия неизбежна, поскольку человек не может избежать коллектива и общения. Но одно дело коллектив друзей или сотрудников, другое – коллектив как замена "я". Самодостаточный человек воспринимает всех остальных одинаково, не выделяя своих, не идентифицируя себя с ним. Он договаривается с таким же, а не становится таким же. Он не прогибается под количество, не льнет к массе. Его не волнует количество, потому что оно не влияет на обьективность. Даже наоборот. Масса несовместима с автономией. Чем самостоятельней человек, тем он индивидуальнее и уникальнее, тем менее склонен к ослеплению высокими идеями, фальшивыми ценностями и идеологическими штампами, предназначенными всегда и всюду только чтобы дурачить массу и вести ее за вождями. Тем он интеллектуально дальше от "мы" и ближе к "я".
– Власть и послушание
Автономия – вещь довольно банальная, о ней как-то неловко и говорить, она подразумевается. Тем наглядней противоречие между автономией и властью, принимающей на себя моральную ответственность, которую ей никто не давал. Физическое насилие вышестоящих недолговечно. Моральное – в форме государственной идеологии и "образования" – может продолжаться всегда. Оно делает из подчиненных инфантильных недорослей, нуждающихся в постоянном контроле. Увы, первая мысль приходящая в голову, когда думаешь о реальности свободы – да кому она нужна? Разве можно давать свободу детям государства? Граждане – это шестеренки властной машины, они крутятся только под прессом и чураются свободы, как черт ладана. Для них нет ничего страшнее хаоса, анархии. Чуть они заметят где непорядок, оскорбляющий их высокую мораль – послушание общепринятому – они будут строчить кляузы с требованиями немедленно пресечь. Да еще гордиться этим. Ведь законопослушание – это важнейшее достижение цивилизации, а его отсутствие – признак безнадежной культурной отсталости, не так ли?
Превращение граждан в аморальные шестеренки наиболее ярко проявляется в преступлениях, оправдываемых приказами сверху. Причем если сопротивление приказу еще чревато последствиями, что позволяет людям оправдываться слабостью и безволием, то в самых одиозных своих формах аморальность проявляется бесконфликтно, обыденно и даже с чувством глубокого удовлетворения. Системное, организованное насилие существует только благодаря людям, готовым выполнять самые отвратительные вещи, если с них снята ответственность, а тем более, если их покорность вознаграждается. Без таких шестеренок не было бы ни власти, ни иерархии, ни охранительной, а точнее репрессивной системы, ради буквы очередного демократически принятого закона методично ломающей чужие судьбы. Благодаря морали государственной шестеренки – "я плачу налоги, а остальное меня не касается" – все общество превращается в одну большую бездушную машину, работающую по своим, нечеловеческим законам. И нет ничего удивительного в противоречии между кляузной активностью шестеренок и их неожиданным равнодушием к тому, что их "не касается". Своим выборочным равнодушием они только подчеркивают полную покорность – власть всегда права, не правы те, кто с этим не согласен.
Так что нам не избежать этого морального механизма, который, несмотря на всю его банальность, необходим свободе так же неотложно, как покорность – власти. Почему люди подчиняются законам? От страха или из этики? Последнее кажется более вероятным. Следование правилам – очевидная часть этики и хочется верить, что люди все таки этичны. Однако, если посмотреть на обьем и безумие предписаний, которые безостановочно извергает вулкан власти, закрадывается невольное сомнение. Не следует смешивать абсолютно этичное отрицание насилия, которому люди следуют сами по себе, с подчинением этой лавине. Есть безусловная разница между нормами, следующими из собственного договора, и навязанными сверху, пусть и с подобием договорных процедур.
Принуждение властью ко всякой мелочи, которую она стремится зарегулировать,
