Не обращая на нас никакого внимания, Николай семь раз обошёл вокруг камня, опустился на колени, высыпал горсть чего-то — как мне показалось, табака — в чугунок. Затем достал плоскую фляжку коньяка, скрутил пробку и вылил содержимое на камень. После чего повернулся к нам:
— Всё, идите обратно. С хэхэ говорить буду.
Поражённые увиденным, мы как во сне вернулись к дотлевающему костру, налили ещё чаю. Апицын не возвращался. Стало зябко, и мы забрались в палатку.
— Завтра снимешь кадр века, — сказал доктор, зарываясь в спальник. — «Рома и Вова у хэхэ». Первый приз обеспечен.
— Сплюнь три раза, — сказал я. — И так, слышал же, место плохое.
— Суеверия. Будем устранять хирургически, — пробормотал Роман и захрапел.
Встали мы рано, с рассветом, но Апицына уже не было. Видимо, «проведав» своего хэхэ, ненец сразу тронулся в обратный путь.
С моря, нагоняя сиреневые облака, порывами задувал холодный ветер, и оттого утро казалось сырым и промозглым, захотелось обратно в палатку. Против такой «спросонной» пасмурности лучшее средство — горячий чай. Я быстро раздул вчерашние угли, подложил дров, зачерпнул из ручья котелок воды. Через несколько минут чай вскипел, доктор, озябший до синевы на губах, жадно хлебнул из кружки и прыснул чаем в сторону, словно попробовал бог весть чего:
— Шуточки у тебя, фотограф.
— Да вы что, сговорились всё? — обиделся было я. Но, глотнув чая, поступил так же, как Роман. Жидкость в кружке, куда я положил четыре куска сахара, имела омерзительный горько-сладко-солёный вкус.
Выражение моего лица убедило Романа, что он не стал жертвой розыгрыша. Доктор подошёл к ручью, окунул в воду палец, облизнулся. И скривился:
— Воду в прибрежных ручьях, уважаемый фотограф, желательно набирать, когда она ещё пресная!
Тут и я увидел; был самый разгар прилива, воды прибыло уже метра на полтора, и — ручей, вечером бодро бежавший к морю, стоял сейчас совсем тихо и даже, казалось, двигался немного вспять. Можно было сходить за водой к озеру или подняться выше по ручью, но желание чаёвничать пропало, и мы разошлись на рыбалку: доктор обратно на озеро, а я снова на речку. Слова ненца о том, что её зовут Харьюзовый ручей, задели моё рыбацкое самолюбие.
В кармане у меня лежала коробочка со слепнями, предусмотрительно заготовленными — ещё в Шойне. Я отправился вверх по течению до первого переката, под которым голубело прозрачное плесо — на Севере их называют «улово», — и бросил одного слепня в ручей. Стремнина благополучно перенесла его через перекат, закрутила в водовороте в начале улова к середине. И вдруг слепень исчез, только булькнуло что-то на том месте, где он был. Я повторил эксперимент, и опять слепень исчез на середине улова, но на этот раз я успел заметить, как мелькнул под ним тёмный продолговатый силуэт.
Где-то под сердцем щекотнул приятный холодок предвкушения, я торопливо отстегнул от лески вчерашнюю блесну, поставил одинарный крючок, наживил овода. Сплавил его, готовый в любой момент к поклёвке, до середины улова. Ничего. Ещё раз. И снова впустую. И снова. Как я ни подёргивал леску, как ни «играл» насадкой, хариус на мои хитрости не поддавался.
Долго выносить подобное издевательство — дело трудное, чреватое стрессами, и потому, вполголоса сообщив хариусам, что я — о них думаю, я собрался к Роману на озеро за «синицей в руках». Это же надо, — думал я, — не поймать ни одной рыбины на ручье, который называют Харьюзовым!
Смотал спиннинг. Повернулся. И мне захотелось протереть глаза.
На холмике метрах в пятидесяти от меня стояла девочка лет двенадцати в ненецкой одежде и смотрела в мою сторону. Ни взрослых, ни оленей рядом с ней не было.
— Ты одна? — оторопело спросил я первое, что пришло в голову. Не удосуживая себя ответом, девочка негромко произнесла:
— Позови доктора.
Странно, но я незамедлительно выполнил её просьбу-приказ.
— Рома! — заорал я. — К тебе посетитель!
— Ну чего шумишь? — недовольно отозвался с озера доктор, однако минуту спустя появился, таща снизку таких же, как вчера, фунтовых щурят. Заметив девочку, он застегнул латаную выцветшую штормовку на две пуговицы, опустил рыбу на мох. — Вы ко мне?
— Дедушка умирает, — сказала девочка.
— Где? — почему-то спросил Роман. — Гм-м.
— Там. — Девочка неопределённо махнула рукой в сторону тундры.
— А что с ним? — уже более профессионально, справившись с удивлением, осведомился Роман.
— Плохо. Рука не шевелится, нога не шевелится. Кушать не хочет. Помирать хочет.
— И давно?
— Третий день.
— Хорошо, — кивнул Роман. Хотя лично я ничего хорошего в ситуации не видел. — Сейчас соберусь.
Я юркнул вслед за ним в палатку.
— Ты это серьёзно?
— А ты как думал… — Роман деловито вывернул свой рюкзак мне на спальник, а потом ещё и встряхнул, высыпав на моё лежбище облако крошек, пыли и луковой шелухи.
— Чем же ты собираешься врачевать, Айболит несчастный? У тебя, кроме бинта и йода, нет, наверное, ничего.
— Кое-что найдётся. — Из кучи барахла Роман выудил белую пенопластовую коробку, сунул обратно в рюкзак. — Первая помощь. Хотя вряд ли от неё будет толк. У деда верней всего инсульт. Дело швах.
— Так какого же. — начал я, но осёкся. За месяц плавания с Романом пора было бы понять, что отговаривать его идти к больному, по меньшей мере, глупо. Я выбрался из палатки и подошёл к девочке. — Далеко до твоего дедушки?
— К вечеру придём. — Девочка говорила голосом, лишённым каких-либо интонаций, раскосые глаза её смотрели словно насквозь тебя, ничего не замечая, и от этой бесстрастности делалось как-то не по себе.
— Понимаешь, нам обязательно надо завтра уехать. Завтра вечером за нами приедут, — на всякий случай соврал я, мотодору мы ждали только послезавтра утром.
— Завтра вечером доктор вернётся.
— Почему — «доктор»? Мы же вдвоём.
— Ты не пойдёшь.
— Вот как? И кто же мне запретит? — возмутился я. Но девочка не удостоила меня ответом. — Ты слышал, Рома! — апеллировал я к доктору. — Что это дитя заявляет? Я — не пойду!
Роман высунул из палатки бороду, затем показался сам. Рюкзак уже висел у него за плечами. Вид Роман имел сосредоточенный, целеустремлённый — такой вид принимают врачи, входя к тяжелобольному. Никакого напускного оптимизма, фальшивой бодрости, лишь готовность сделать всё, что в его медицинских силах. Тактика эта обыкновенно внушает больному безоговорочную уверенность в своём враче, и каждое его слово, указание он принимает как откровение. Поэтому, когда Роман строго поглядел на девочку, кашлянул и произнёс: «Гм-м, а, собственно, почему?», я решил, что спор окончен. Но девочка снова покачала головой:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
