Я осталась сидеть на диване с чашкой чая в руке, ошарашенно глядя на закрывшуюся за ним дверь, все еще не в состоянии осознать свое чудесное спасение.
* * *
Не прошло и пары минут после того, как Макс вышел из комнаты, и ко мне сразу же вернулась головная боль.
Боль не покидала меня, давя на виски и вызывая тошноту и головокружение, и когда меня вели по коридорам офиса куда-то вниз, и на кожаном удобном кресле шикарной машины, на которой меня повезли к Максу, и в самой квартире, где я, даже не раздевшись, немедленно забралась в огромную кровать и заснула мертвым сном.
Когда я проснулась, за окнами уже стемнело. В квартире никого не было (шофера с охранником я отпустила еще перед тем, как лечь спать), и мне стало внезапно очень холодно и одиноко.
Не сразу обнаружив кухню в этом странном, нелогичном, явно с постперестроечным размахом перестроенном из пары-тройки квартир жилище, я с трудом добилась от навороченной кофеварки чашечки ароматного напитка и закурила. Единственной моей покупкой, совершенной по дороге из офиса, была пачка сигарет.
Кажется, мою нервную систему окончательно подорвали события последних суток, и контакт с окружающим меня миром был какой-то слабый и крайне неэмоциональный.
Я вспомнила, что больше суток уже ничего не ела, и поплелась к холодильнику. Похоже, Макс не сильно утруждал себя готовкой. Если не считать приличных запасов бутылочного пива, льда, замороженной пачки пельменей и трех совершенно сгнивших помидоров, то огромный холодильник оказался абослютно пуст. На полу у помойного ведра стояли четыре пустые бутылки из-под виски. В мойке — с пяток грязных кофейных чашек.
Сварить пельменей? Господи, опять эти пельмени! Что у Гриши, что у всех остальных, включая вроде бы не обиженного финансами Макса, в холодильнике не водилось ничего более стоящего. Открыла наобум несколько шкафчиков — кастрюли нигде не попалось. Ну не попалось — значит, и не надо! От слабости и лени есть тотчас перехотелось. Голод — это мысль, вспомнила я. Человек вполне может обходиться без еды… Сколько? Около сорока суток? А если он при этом пьет кофе с сахаром? Сахар — это же мощнейший источник энергии. А продвинутые йоги вообще со временем переходят на солнечную энергию, как батарейки… Надо заменить мысль о голоде на любую другую. Обмануть вечно о чем-то беспокоящийся ум. Неужели после такого приключения мне не о чем больше подумать, кроме как о мещанской традиции питаться три раза в день? Наверное, я просто еще находилась в состоянии шока, раз забыла, что у меня есть волнения посерьезнее пельменей.
Найдя в квартире телефон, я набрала мамин номер.
— Алло! — услышала я ее, как обычно, бодрый голос.
— Мамуль!
— Господи! Ксения! Ну, можно так пропадать?! Ты уже четыре дня не звонила! Где ты? Твой телефон не отвечает!
— Мамуль… — я внезапно почувствовала, что страшно устала и не могу говорить своим нормальным голосом. — Я же говорила… Я с Максимом. У него дома. А телефон… У меня не было с собой зарядки, и он просто разрядился. Бывает… У тебя все хорошо?
У мамы было все хорошо. Она ходила на работу, жаловалась, что почти не видела меня в мой приезд, сообщала, что Машка звонила из Испании несколько раз и у нее тоже все в порядке, ругала меня за то, что так не пропадают и хотя бы изредка звонят матери, она же волнуется…
— Когда ты, наконец, появишься?
— Не знаю… Завтра… Мамуль, я тебя очень люблю! — Мой голос скрипел и дрожал, как расстроенное пианино.
Господи! Опять эти слезы! И когда они уже кончатся?! И сколько их вообще в человеке?!
— Угу… Завтра, мамуль, точно! Ты во сколько вечером будешь дома? Угу, с ума я сошла… Да… Конечно, я забыла, что завтра суббота, и ты не работаешь. Да… Ну вот с утра, значит, и приеду. Ключей у меня нету. Есть?! А, ну да. Я забыла. Есть, конечно. Хотя я их, кажется, потеряла… Да, я еще позвоню завтра… Мамулечка, я так рада, что у тебя все хорошо! Нет… Конечно, у тебя всегда все хорошо, это я так просто… Не знаю, почему вдруг сказала. Да. И я тоже. И тоже тебя люблю и соскучилась. Да нет, нормальный у меня голос… Да точно, нормальный! Я, наверное, слегка простыла. До завтра.
Господи! Неужели все это и вправду закончилось?! И завтра я, как нормальный человек, смогу приехать домой, туда, где лежит мой чемодан с моей чистой красивой одеждой, где стоит на тумбочке брошенный, оставленный мной пылиться в одиночестве мой родной компьютер, где на кухне моя мама вечно жарит и варит с утра какие-то свои невообразимые голубцы?! Неужели я опять заживу нормальной жизнью, и все, что было, уйдет в прошлое? Такое вообще возможно? Как люди возвращаются к обычной жизни после страшнейших катастроф? Потрясений? Войн, наконец?!
Хотелось еще кому-то позвонить и прокричать в трубку, что у меня все нормально, что я жива, и весь этот ужас закончился. Но я не смогла вспомнить ни одного московского номера. Да и кому, в общем-то, я собиралась звонить? Денисову? Грише? Селиверстовым? Папа, наверное, был еще на Алтае. Да и смогла бы я скрыть от него свои приключения? И что бы он сказал, если бы узнал хоть малую толику случившегося?
Не придумав ничего лучше, я набрала домашний номер моей амстердамской бухгалтерши.
— Как погода в Москве? Не знаю. Кажется, было очень душно последнее время… А в Амстердаме? Идут дожди? Да… Москва? Ну так… Не знаю, понравилась ли… Нет… В Большом театре не была. Как-то не сложилось с Большим театром. Не было времени… Как дела в офисе? Сломался кофейный аппарат? Починим. Да? Уже вызывали мастера, а он не пришел? У Саскии случился насморк, и она пропустила аж два рабочих дня? И на работе тотчас начался без нее ужасный завал? Пройдет. Да, по итогам квартала можно рассчитывать на легкую премию… Не знаю, когда приеду. Не помню, на какой день у меня билет. Голос? Нормальный. Наверное, чуть простыла просто. Отчет почитаю. Да, можно его сбросить по электронной почте. Целую. Пока.
Послушала гудки в трубке. Я чувствовала себя как человек, вернувшийся после войны в страну, где никогда не видели танков. Я ясно осознала, что никогда и ни с кем из тех, кто не был там же, где и я, не смогу говорить обо всем пережитом. По сути, говорить мне хотелось только с Максом, но я так и не узнала его телефон, и, как обычно, с ним не было никакой связи. Но связь все-таки была — я вспомнила, что нахожусь у него дома. Он скоро сюда придет, и можно будет говорить часами.
Как только я это поняла, я перешла в «режим ожидания». Сколько же, черт возьми, сейчас вообще времени? Посмотрела на левое запястье. Ах да! Мои проданные часы… Уже неважно. Будут другие.
Резко заскучав, я пошла смотреть дом. Квартира имела заброшенный вид. То тут, то там валялись небрежно кинутые вещи. В спальне я нашла сваленную прямо на пол гору одежды. Тут было как минимум три пары джинсов, пара рубашек и несколько мятых носков. Я подобрала одну из рубашек и зарылась носом в воротник. Рубашка пахла смесью пота и одеколона. Я бросила ее обратно в кучу. На подоконнике спальни стояла битком заполненная пепельница, вокруг которой густо просыпан пепел. Видать, Максу тоже не спалось ночами? Чашки из-под кофе и пустые стаканы попадались по всей квартире, даже в ванной. В кабинете, как после хорошего обыска, по полу были раскиданы какие-то документы, папки вынуты из шкафа, и много скомканных листов бумаги валялось на столе. Я развернула один из них и ничего не поняла. На исчирканном карандашом листе нарисованы какие-то схемы из квадратиков и соединяющих их стрелочек, много квадратиков густо перечеркнуто, а внизу стояли знаки вопросов. Вместо пресс-папье на столе красовалась очередная пустая чашка с забычкованными прямо в кофейную гущу сигаретами. Я машинально их пересчитала. Тринадцать… Символично…
Я попыталась собрать чашки и стаканы и отнести их на кухню, но быстро устала от этого занятия и бросила все как есть. По-хорошему, сюда срочно надо вызывать отряд профессиональных уборщиц.
В голове было пусто. Я опять зашла в ванную, разделась и уставилась на свое отражение в большом зеркале. Кажется, московские каникулы сработали лучше любой диеты. Я явно потеряла не меньше пяти-семи килограммов, что при моей и без того стройной комплекции было немного даже лишним. Кожа на скулах натянулась. Под глазами — синюшные тени. В углу губы запеклась черная болячка — привет от Коляна. Волосы растрепаны, на бедре не помню откуда взявшийся крупный синяк. Я потянулась, проверяя, болят ли плечи. Вывихнутое плечо немного болело, но бывает и хуже. Медленно открыла и закрыла рот. Челюсть вроде бы тоже нормально двигалась. В целом вид у меня был побитый и очень усталый, но никаких сильных повреждений или увечий я не обнаружила. Отделалась легким испугом? Душ «Tropical rain»? Зайдя в душ, который у Макса оказался самой обычной модели, я включила воду и закрыла глаза. Несмотря на горячие струи, меня продолжал бить озноб. Наверное, просто нервное, — решила я про себя. Или все-таки от голода? Интересно, озноб — это тоже всего лишь мысль?
