выход в свет русского перевода «Диалектики природы» Ф. Энгельса, а затем и публикация «Философских тетрадей» В.И. Ленина. Обращение к марксистско-ленинской методологии усилило социально-историческую сторону его философских взглядов.
Творческая судьба А.Ф. Лосева преподносит нам уроки подлинной нравственности, заставляет строже заглянуть в себя, многое переосмыслить.
Рано начав исследовательскую деятельность, имея в 30 лет с небольшим девять книг, он вдруг замолчал почти на два десятилетия. Почему? Как-то я спросил его об этом. Он бросил с усмешкой: «Думал».
Энциклопедическая широта, творческие достижения этого человека рождают представление об исключительности. Довольно часто мне приходилось слышать: ведь это Лосев! Он – уникум. А мы – люди рядовые. И как бы в подтексте таких полувосторженных, полудосадливых восклицаний – видимо, в оправдание собственной лени – возникало мнение о необыкновенных возможностях, заложенных в нем. Дескать, мы, «простые смертные», их лишены.
Размышляя над судьбой Алексея Федоровича, я пришел к совершенно противоположному суждению. Его творческие победы – результат обыкновенной жизни обычного человека. Правда, жизни, наполненной разнообразными интересами и неустанным радостным созидательным трудом. Он не потратил ни минуты напрасно. Вот почему, думается мне, разговор с Лосевым стоит вести все же не о книгах, им написанных, – их можно прочитать, – а о самом главном: как он себя искал и… нашел.
Когда говоришь с Лосевым о детстве, учебе, сразу убеждаешься, что свой твердый характер он не получил в наследство или в подарок, а выковал в неутомимом искательстве. Условия, в которых развивался и растил себя Лосев, были весьма заурядными. Он формировался в атмосфере небольшого провинциального городка, причем жил, как теперь говорят, в неполной семье. Вот что он вспоминает:
– Видишь ли, вырос я в безотцовщине. В моем отце настолько сильно проявилась страсть натуры, что он не мог жить, как все, как принято. Увлечение скрипкой сделало его музыкантом, но привело к тому, что он оставил семью, дом, уважаемое дело… Он полностью отдался богеме, которая поглотила его. Стал дирижером одного из местных оркестриков. Так что единственное наследство, перешедшее ко мне, – привязанность к музыке. Она проявилась у меня столь же пылко. Еще мальчиком, услышав концертное выступление девятилетней скрипачки-вундеркинда, я потребовал себе инструмент и занялся его освоением упорно и самозабвенно. Параллельно с гимназией стал посещать музыкальные классы, так что получил среднее образование и здесь…
Увлечение музыкой осталось у него на всю жизнь. Оно отразилось и в педагогической, и в исследовательской деятельности. Долгое время он преподавал в Московской консерватории, выпустил ряд книг по музыкальной культуре, эстетике.
– Мною занималась мама. Все свои силы и возможности она отдала тому, чтобы развить меня и учить. И я ей глубоко благодарен. Она заложила во мне первые понятия чести, порядочности, ответственности.
О матери Алексей Федорович всегда говорит охотно, с величайшей нежностью. Она в самом деле дала ему многое, все, что могла. Когда потребовалось, она продала небогатое имущество, чтобы обеспечить учебу сына в Москве, в университете.
– Огромное воздействие на меня оказали учителя. Сразу тебе скажу, значительно большее, чем вузовские профессора. На то есть свои резоны. Я попал в университет в годы реакции, установившейся после разгрома царизмом первой русской революции. В ту пору не могло быть тех братских отношений, о которых мы знали по книгам, ни между студентами, ни тем паче между учащимися и их наставниками. Мы проходили холодную, академическую выучку. Суди сам. Идешь на лекцию, а у входа в аудиторию тебя приветствуют: «Ваш билет!» И какой-нибудь записной фискал внимательно сличает тебя с головы до пят с твоей фотографией. Зато совсем иные воспоминания остались о школьной поре. У нас в гимназии были замечательные педагоги. Тут прежде всего хочу назвать любимого учителя, преподававшего древние языки, – Иосифа Антоновича Микша. Это он раздул во мне прометеевский огонек, вызвал интерес к античности. Не только на меня одного он оказал определяющее влияние – все ученики занимались у него с огромным рвением.
Но разговор об учителях тоже еще лишь часть темы о воспитании. А.Ф. Лосев утверждает:
– Меня воспитал театр! Став старшеклассником, я по восемь раз в неделю ходил в городской театр.
– Вы, должно быть, оговорились, хотели сказать: восемь раз в месяц?
– Ты еще скажи – в год! – восклицает он. – Как сказал, так и было. В воскресенье-то я посещал спектакли днем и вечером. А так ежедневно бегал. На протяжении трех лет просмотрел весь классический репертуар.
– Но, простите, насколько знаю, тогда учеников ограничивали, полагалось иметь разрешение инспектора…
– А у меня оно – как у человека, отлично учившегося, – имелось. Это был настоящий театральный запой. Но зато я узнал фактически всех драматургов – от античности до современности. И среди них Шекспира, Шиллера, Чехова, Островского почти полностью. Трагедии «Гамлет», «Отелло», «Король Лир», «Макбет» я видел по многу раз. Сравнив в той или иной роли разных актеров – в те годы театральные труппы каждый сезон обновлялись, – я не только составил представление о сущности драматургии, но и постигал мастерство исполнителей, их творческие особенности. Что еще оказалось для меня важным воспитательным моментом? Пожалуй, те записи, которые я заносил после каждого спектакля в дневник. От впечатления сценического я делал шаг к раздумью, к попыткам самостоятельного мышления и оформлению своих наблюдений словом. Театр оказался для меня первым храмом познания науки и искусства. Ему я обязан почти всем.
Заметьте оговорку А.Ф. Лосева: «почти всем». Потому что и это далеко не все, что влияло на него в пору возмужания и развития. Из многих его косвенных суждений для меня стала очевидной еще одна, и очень важная в формировании его личности, побудительная причина. Астрономия! Огромное воздействие на него оказал Фламмарион. Научно-популярные труды французского ученого буквально очаровали мальчика. Даже и сегодня, думая о тех своих звездных фантазиях, он не может скрыть чувства восторга.
– Да, меня тогда сильно занимали, даже тревожили иные миры. Это беспокойство в сочетании с интимным восторгом перед бесконечной Вселенной, осознание тесной связи земных и космических явлений будоражили сознание. А главное – способствовали стремлению осмыслить действительность. Конечно, это были только робкие попытки, скорее близкие к юношеской рефлексии, чем к научному взгляду. Но здесь важно другое – возникали продолжительные, напряженные раздумья.
Быть может, эти фламмарионовские повести положили начало его первой личной библиотеке, новому образу жизни – среди книг. Кстати, однажды я спросил: а не скучно ли жить среди книг?
– Скучно! – подтвердил Лосев. – Ты себя на это не обрекай. Смотри, как
