— А если мы приедем в Канн, — спросила Надин, — ты сможешь достать нам билеты на твою картину?
— Наверно, смогу. Кролик будет знать, где я остановился.
Черт побери, подумал Уэсли, только мне не хватает, чтобы две французские девицы висели у меня на шее, когда я налечу на этого сукина сына Дановича.
— А ты не забудешь? — спросила Надин, собираясь возвращаться в свой магазинчик.
— Не забуду, — солгал Уэсли.
Надин поцеловала Кролика, и они с Уэсли посмотрели вслед ее точеной маленькой фигурке, танцующей походкой быстро удалявшейся по набережной.
— Как она тебе? — спросил Кролик. Раньше он этот вопрос задать не решался.
— Очень хорошенькая.
— Ты считаешь, слишком легкомысленна, чтобы стать хорошей женой? — тревожно спросил Кролик.
— Она славная, — сказал Уэсли. Он не хотел брать на себя ответственность за такое серьезное дело, как женитьба Кролика. — Я ведь ее почти не знаю.
— Я тебе вот что скажу: с твоей внешностью и твоими киношными делами, да с тем, чему ты научился у отца, держу пари, ты теперь в сто раз лучше меня разбираешься в женщинах. У меня это всегда было слабым местом, и я боюсь ошибиться. — Он помолчал. — Тебе не показалось, что она с тобой вроде немного заигрывала?
— Ну что ты. Кролик, — удивился Уэсли.
— Я бы не хотел связать себя с женщиной, которая строит глазки моим друзьям.
— Зря волнуешься. Она мне и ресницей не моргнула.
— Рад слышать. Ну а как насчет тебя?
— Что насчет меня?
— Ты ведь приехал на Лазурный берег не только повидаться со старым приятелем и посмотреть какую-то там дурацкую картину…
— Ну что ты придумываешь. Я только…
— Ничего я не придумываю, — сказал Кролик. — Я просто хорошо тебя знаю. Знаю, когда ты в хорошем настроении. Знаю, когда тебя одолевает беспокойство. Сейчас ты что-то скрываешь. Я все время за тобой незаметно наблюдаю, и ты мне не нравишься, Уэсли.
— Чепуха все это, — сказал Уэсли резко. — Что ты охаешь, как старая баба.
— Одно я знаю точно: твоему отцу очень не хотелось бы, чтобы ты попал в беду, особенно из-за этого Дановича. Ты слушаешь меня, Уэсли?
— Слушаю.
— Он любил тебя и больше всего на свете хотел, чтобы у тебя в жизни все было хорошо. Того же хочу и я. У меня нет желания навещать тебя в тюрьме или в больнице или опознавать в морге.
— Не заставляй меня жалеть, что я приехал с тобой повидаться.
— Плевать мне, если ты меня вообще больше не увидишь, — сказал Кролик, — лишь бы вколотить в твою башку хоть что-то разумное. У тебя впереди прекрасная жизнь — не губи ее. Твоего отца нет в живых, ну ничего теперь не поделаешь. Уважай его память — вот все, о чем я тебя прошу.
— Мне пора возвращаться в отель, — сказал Уэсли. — Я жду звонка.
Кролик остался на корме, а Уэсли под его осуждающим взглядом сел на взятый напрокат одноцилиндровый мопед и с треском помчался в сторону отеля.
Подъехав, он увидел на стоянке «пежо» с откидывающимся верхом.
— Вас в баре ожидает какой-то джентльмен, — сказал ему портье, отдавая ключ от номера.
В пустом баре Билли в одиночестве потягивал пиво. Он сидел ссутулившись и казался маленьким и несчастным. Костюм его был помят, а спутанные ветром волосы так и остались непричесанными. После поездки в открытой машине в Париж, а затем сюда лицо его, и без того смуглое, стало еще темнее. Похож на араба, решил, подходя к нему, Уэсли. Билли встал, и они обменялись рукопожатиями.
— Ну, кузен, давно бы пора приехать, — сказал Уэсли.
— А по-другому ты разговаривать не умеешь? — спросил Билли раздраженно.
— Пошли ко мне, — сказал Уэсли, кинув взгляд на бармена, который у другого конца стойки чистил лимоны. — Поговорим там.
— Подожди, я допью. К тому же тебе и самому кружка пива не помешала бы.
— Мне многое не помешало бы. Допивай быстрее.
Билли огляделся.
— Хороший отель. Стоит, наверное, кучу денег.
— Я же собирался пробыть здесь всего дня два, а не весь сезон. Ну что, допил свое пиво?
— Допил, но надо еще заплатить.
— Запишите на мой счет, — бросил Уэсли бармену.
— Спасибо, — сказал Билли, выходя вслед за Уэсли из бара.
— Это самое малое, что я могу сделать, — с издевкой заметил Уэсли, — для моего верного кузена.
В номере Уэсли сразу же набросился на Билли.
— Достал? — резко спросил он.
— Сейчас я тебе все объясню. Человек, который его для меня хранил, скрывается от полиции. В Париже его нет, и его девчонка сказала, что не знает, где он. Но он будет ей звонить и…
— Когда? Когда он собирается ей звонить?
— Она точно не знает. Наверное, скоро.
— Скоро? В День независимости? Или, может быть, на рождество?
— Какого черта ты так со мной разговариваешь? Я сделал все, что от меня зависело.
— По-моему, ты врешь. Билли, — сказал Уэсли ровным тоном.
— Почему ты всех подозреваешь? Я ведь сам вызвался помочь тебе, правда? Никто меня не заставлял под дулом пистолета. Я изо всех сил старался.
— Врешь! Ты ведь знаешь, где этот пистолет… если он вообще существует…
— Он существует. Клянусь тебе.
— Тогда ты скажешь, где он находится. Сейчас же. — И Уэсли, как кошка, прыгнул на Билли и принялся его душить. Билли отчаянно сопротивлялся, но Уэсли был тяжелее его на сорок фунтов. Они молча продолжали бороться. Потеряв равновесие. Билли упал, и Уэсли придавил его коленом. Лицо его по-прежнему было спокойно, цепкие, как у маньяка, руки сдавили горло Билли. И только когда Билли уже начал терять сознание, Уэсли чуть разжал пальцы.
— Ты скажешь или нет?
— Отпусти. — Билли задыхался. — Ты мог меня задушить.
— Вполне вероятно. — Руки Уэсли снова начали сдавливать его горло.
— Рудольф… Он в Сен-Поль-де-Вансе… отель «Коломб д'Ор». Отпусти!
Уэсли медленно разжал руки и встал. Он помог Билли подняться, и Билли повалился на стул, ощупывая руками шею.
— Откуда взялся дядя Рудольф? Только без вранья.
— Я позвонил ему в Нью-Йорк. Я подумал, что уж если кто может тебе помочь, так это он. Исключительно ради тебя. Ты ведь не думаешь, что я о себе беспокоился?
— Струсил, — презрительно сказал Уэсли. — И позвал на помощь Санта-Клауса. Мне следовало бы это предвидеть. Чего еще, черт возьми, можно ожидать от теннисиста?
— Отправляйся теперь в Сен-Поль-де-Ванс, кровожадный идиот, и попытайся придушить дядю Рудольфа.
— Может быть, так и сделаю. А ты катись отсюда. И чтоб я тебя не видел, не то пожалеешь.
— Больше я к тебе без ножа не подойду, — сказал Билли, вставая. — Предупреждаю.
— Спасибо. Буду иметь в виду.
В дверях Билли обернулся.
— Еще одно слово. Что бы ты ни думал, я — твой друг.
Уэсли надменно кивнул, и Билли вышел из номера.
Снизу он позвонил в Сен-Поль-де-Ванс и рассказал Рудольфу, что произошло.
— О господи, — сказал Рудольф. — Неужели он в таком скверном состоянии!
— Даже хуже, — сказал Билли. — Лишился рассудка. Вы лучше переезжайте в другой отель, а то он и вас начнет душить.
— Никуда я переезжать не стану, — спокойно сказал Рудольф. — Пусть приходит.
— Только не встречайтесь с ним наедине, — сказал Билли, восхищаясь дядиным спокойствием.
— Я готов встретиться с ним так, как он пожелает.
— Вы что-нибудь придумали?
— Возможно.
— Я бы на вашем месте все же отделался от той вещицы до его прихода. Бросьте ее в море.
— Нет, — задумчиво сказал Рудольф, — я думаю, этого не стоит делать. Она в ближайшем будущем может пригодиться.
— Желаю удачи.
— Увидимся на следующей неделе на фестивале в Канне. Я заказал для всех нас номера в отеле «Мажестик». Ты — в одном номере с Уэсли. Но при сложившихся обстоятельствах… — он усмехнулся, — придется поместить тебя на другом этаже.
— Вы все успеваете предусмотреть, — с сарказмом сказал Билли.
— Почти все, — ответил Рудольф.
Билли повесил трубку и, подойдя к стойке портье, сказал:
— Пожалуйста, запишите этот разговор на счет мистера Джордаха.
Уэсли не позвонил ни в этот день, ни на следующий. Зато позвонил адвокат из Антиба.
— У меня есть кое-какие новости, — сказал он. — Человек, к которому я намеревался обратиться по поводу вашего дела, в настоящее время сидит в тюрьме. Но через две недели он выйдет и вернется домой в Марсель. Я с ним свяжусь и сообщу ему, где он сможет вас найти.
— Я буду в отеле «Мажестик» в Канне, — сказал Рудольф.
— Извините за задержку.
— Ничего не поделаешь. Благодарю вас за труды. Я буду ждать звонка.
Ничего не поделаешь, подумал Рудольф, вешая телефонную трубку. Хороший заголовок для истории моей жизни. Ничего не поделаешь.
10
Рекламный агент «Комедии реставрации» напечатал статью о Гретхен — женщине, чья первая режиссерская работа должна была вместе с другими фильмами представлять американское киноискусство на Каннском фестивале. Поэтому, когда самолет Гретхен приземлился в аэропорту Ниццы, ее уже ждали фотографы. Они снимали, как Гретхен выходит из самолета, как встречается с Билли и Рудольфом. Гретхен крепко обняла и поцеловала сына, едва удерживаясь от слез.
