Могут быть разные представления о предназначении искусства. Правильно, что оно призвано смягчать нравы, дарить людям надежду, вселять в их души гармонию, славить красоту бытия. Верно, что высшая власть вменила в обязанность поэту пророческое служение: предчувствовать грозы грядущего, предупреждать о них. Но справедливо и то, что дело поэта — обличать подлость и пошлость жизни, диагностировать нравственные болезни общества, побуждать его излечивать их. Игорь Холин не пребывал в роли холодного наблюдателя. Беды Отечества его действительно печалили, возмущали, жгли, доводили до отчаянья. Мотив смерти отчетливо звучит в книге. Поэт шел «от противного», от отрицания, от издевки. В том числе и над самим собой. Он проклинал барак — и любил его, ненавидел — и жалел.
Да, его влекла литературная игра, формы его всегда были «игрушечными», но не шуточным оставался протест. И когда формальные заботы отступали, упражнения в словотворчестве прекращались, хорошо экипированные абсурд и профанация сдавали оружие, тогда и прорывалось дыхание судьбы.
В тяжелое времяКак некое злоПоэзии бремяНа плечи леглоНесу свою ношуБредуКак в бредуНо ношу не брошуНе упаду
Алексей СМИРНОВ.«…Только слова останутся»
Зинаида Гиппиус. Дневники. Под общей редакцией А. Н. Николюкина
Вступительная статья и составление А. Н. Николюкина. М., НПК «Интелвак», 1999. Т. 1 — 736 стр. Т. 2 — 720 стр
«Нет слов — а между тем только слова останутся. Только они кому-нибудь помогут не забыть. А забывать нельзя». Эти фразы, занесенные З. Н. Гиппиус 26 марта 1921 года в ее «Варшавский дневник», раскрывают, наряду со многими другими аналогичными признаниями — дневниковыми, стихотворными, эпистолярными — содержание и смысл отражения на бумаге ее бесконечных рефлексий («самокопаний» — аттестовали бы ветераны борьбы с декадентством и модернизмом). Ей необходимо закрепить в слове ускользающие напряженные конвульсии собственного сознания, рационально оформить иррациональные импульсы, попытаться прояснить для себя самой самое себя и многоразличные сочетания-противостояния собственного «я» с другими людьми, с обществом, с меняющимися социально-историческими обстоятельствами, с эпохой.
Дневник — важнейшая форма творческой самореализации Гиппиус, и не приходится удивляться тому, что после нее осталось столь много дневников в прямом жанрово-терминологическом смысле этого слова — повседневных, хронологически выстроенных датированных записей-повествований от первого лица. В своем многообразии дневниковые тексты Гиппиус выявляют различные регистры ее личности, часто пересекающиеся, но никогда не смешивающиеся между собою: лаконичные подневные записи для себя — и ретроспективные обобщающие характеристики определенных жизненных этапов; интимно-психологические признания, метафизические построения, обращенные к «избранным», самым восприимчивым, — и адресованная всем и каждому публицистическая хроника текущих событий, оборачивающихся творимой историей. Почти во всех случаях записи Гиппиус — больше чем индивидуальная исповедь. Ее дневник «О Бывшем» — не просто совокупность откровений и свидетельств, дающих ключ к пониманию того, как структурировались религиозные убеждения автора; это — важнейший документ для истории «нового религиозного сознания» в России в символистскую эпоху. Записи, неоднократно издававшиеся под общим заглавием «Петербургские дневники», и примыкающие к ним «Черные тетради» — это хроникальная история жизни Гиппиус и ее близких в период мировой войны, революции и первых лет владычества большевиков; но вместе с тем это — исторический документ исключительной силы, исполненный той глубины осознания и точности оценки всего совершающегося, которые тогда были доступны мало кому из современников. И сейчас ее «революционные» дневники могут служить таким же безупречным и всеобъемлющим — не в смысле арифметического учета событий, а по адекватности их отбора и осмысления — учебником истории России на переломе двух эпох, каким является «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына применительно к последующей истории страны.
Собственно о дневниках Гиппиус можно было бы говорить очень много, и, конечно, к ним еще будут много раз возвращаться. Попытка представить их читателю собранными вместе, разумеется, должна быть встречена с энтузиазмом — в особенности потому, что до сих пор значительная часть включенных в два тома текстов («Co n tes d’amour», «О Бывшем», «Варшавский дневник» и др.) известна лишь по публикациям в эмигрантских изданиях, в России малодоступных, а один из них («Записная книжка 1908 года») опубликован впервые по рукописи. В этом отношении предпринятое издание сделало свое доброе дело и наверняка надолго останется в читательском и исследовательском обиходе за отсутствием других, столь же полных и внешне внушительных, изданий дневниковых произведений Гиппиус. Тем более необходима нелицеприятная оценка двухтомника под знаком качества его подготовки.
В преамбуле к комментариям сообщается, что «в настоящей книге впервые собраны все известные в настоящее время дневники З. Гиппиус, которые она вела в различные периоды жизни». В издание, однако, не вошел ее метафизический дневник «Выбор?» (1929–1930), опубликованный в парижском журнале «Возрождение» в 1970 году (№ 222); по затрагиваемой проблематике и характеру авторского письма он вполне соотносим с «Воображаемым» (1918) и «Дневником 1933 года», представленными в двухтомнике. Вместе с тем значительная часть первого тома издания занята книгой журнальных критико-публицистических статей Антона Крайнего (постоянный псевдоним Гиппиус в этом жанровом амплуа), вышедшей в свет в 1908 году под заглавием «Литературный дневник (1899–1907)», — книгой замечательной, заслуживающей, безусловно, переиздания наряду с многочисленными другими печатными выступлениями Антона Крайнего аналогичного рода, но переиздания не вперемежку с дневниками в прямом, а не в фигуральном содержании этого термина[18]. Выбор заглавия для сборника статей был, вероятно, связан для Гиппиус с осознанием дневниковой природы всего собственного творчества, а также соотносился с определенной литературной традицией — такими заглавиями критико-публицистических циклов, как «Дневник писателя» Достоевского или «Дневник читателя» Михайловского (традицией, продолженной, в частности, Мережковским, вослед «Литературному дневнику» Гиппиус выпустившим в свет книги своих статей под заглавиями «Было и будет. Дневник 1910–1914» и «…Невоенный дневник. 1914–1916»), — но, конечно, свои журнальные выступления она за дневники выдавать не пыталась. Редактор двухтомника признает, что статьи, вошедшие в «Литературный дневник», «являются дневником скорее в историческом (? — А. Л.), чем в жанровом отношении», что этот «дневник состоит из литературных статей», — но почему, руководствуясь теми же критериями, он не включил в издание заодно и книгу Гиппиус «Стихи. Дневник 1911–1921»?
Собранные в двухтомнике воедино, дневники остались не подчиненными единым эдиционным принципам; на поверхности это наглядно сказывается в разнобое при воспроизведении однотипных написаний: названия месяцев и дней недели начинаются то с прописной буквы (как в автографах Гиппиус, в соответствии с прежними нормами), то со строчной (по современным нормам), сокращенные написания даются то в полном соответствии с автографом («Статья Ад-ча» — т. 2, стр. 447), то с редакторскими дополнениями («разговор об Адам<овиче>» — т. 2, стр. 449); подобный разнобой налицо и при воспроизведении целых фраз: «на Кельбер<иновом> автом<обиле>» (т. 2, стр. 449) — «Бердяев веч. с Лид. Юд.» (т. 2, стр. 534; с редакторским дополнением читалось бы «Бердяев веч<ером> с Лид<ией> Юд<ифовной>»). Предпочтение одной из этих форм воспроизведения авторского текста порой ведет к тому, что читателю без посторонней помощи приходится разбираться с весьма загадочными начертаниями: «Мал. четв., читали лит.» (т. 2, стр. 535) — и т. п. Далека от идеала, мягко говоря, и редакционно-издательская подготовка книги: опечатки изобилуют, правильные написания фамилий (М. М. Спасовский — т. 2, стр. 650) соседствуют с неправильными (М. М. Спасский — т. 2, стр. 654) или даются только неправильные (вместо журналиста М. И. Сырокомли-Сопоцько возникает невообразимый Сырокамаи — Солоцко — т. 1, стр. 653; он же в именном указателе Сырокомаи-Солоц ь ко), иногда читателю приходится самому гадать, какова на самом деле фамилия упоминаемого лица — Лесневский (т. 2, стр. 302) или Лесновский (т. 2, стр. 333), тем более что в именном указателе это — две различные персоны. (В указателе обнаруживаются и другие сюрпризы — например, фигурирует Брюль, хотя из текста Гиппиус ясно, что имеется в виду не саксонский политический деятель XVIII века граф Генрих Брюль, а Брюлевский дворец в Варшаве, возведенный стараниями этого деятеля; в комментарии же на неоднократное упоминание в тексте слова «Брюль» не обращено никакого внимания.) Погрешности, которые можно обнаружить в прежних изданиях дневников Гиппиус, не исправлены и здесь (например, в комментарии к первой публикации «Черных тетрадей» случайно выпала строка и произошла контаминация биографических аттестаций С. Д. Мстиславского и А. Н. Бенуа; в новом издании присутствует тот же фантомный «Мстиславский Александр Николаевич (1870–1960)» — т. 2, стр. 572; он же — в именном указателе), зато к ним добавились новые (Г. К. Флаксерман, упоминаемая в комментариях к тем же «Черным тетрадям», превратилась в Г. К. Флаксман — т. 2, стр. 548).
