После яростных споров остановились на германском танке А7V, поразившем Леона размерами и уродливостью. Что означает слово «германский», Аверс-Реверс не знал, а Умнейший, махнув рукой, заявил, что к делу это не относится. Сам не знал, наверное.
Танк был чудовищен, и Леон сразу проникся к нему отвращением, смешанным с толикой страха. Парис же, сунув нос в аксонометрический чертеж, долго крякал и чесал бороду, а потом неожиданно заявил, что так и должно быть, рукотворный железный зверь как раз и должен вызывать страх тем больший, чем большие на него возлагаются надежды, — в ответ на что Умнейший брюзгливо заметил, что лично он испытывает только один страх, а именно серьезнейшее сомнение в том, что эта несуразная штуковина, даже если каким-то чудом ее удастся построить, вообще сможет двинуться с места.
Но тем не менее выбор одобрил, и было замечено, что он доволен, очень доволен.
Кирейн, совершенно счастливый после экскурсии в подземелье, купался в Тихой Радости. К нему приставили Фаона, отличавшегося каллиграфической скорописью, настойчивостью и терпением, — в задачу его входило будоражить сказителя, мешать ему уйти в бездумный запой и дословно записывать все то, что сказитель мог сообщить, минус ругань. По утрам Кирейн похмелялся и, разбирая записи Фаона, дивился неожиданным взлетам собственной мысли, а иногда принимался яростно строчить, за одну неделю выдав две саги, балладу и бессчетное количество песен.
Как ни занят был Умнейший, час-другой на цензуру он выделял ежедневно. Часть творений Кирейна браковал сразу, некоторые редактировал самолично или возвращал с приказом доработать в том или ином направлении, часть — пропускал без замечаний. Первые почтовые летяги, несущие на себе тексты Кирейна вместе с воззванием к населению Простора, были отправлены еще из деревни яйцеедов. Комбинируя средства связи, Парис задействовал шептунов в каждой деревне, через которую пролегал путь на восток. К концу первой недели он уже самодовольно хвастался, что ознакомил с воззванием четверть населения Простора, если не больше.
Наконец случилось то, во что не очень верил Леон, но что уверенно предсказывал Умнейший: в место, назначенное для сборов, начали стекаться рабочие.
Для постройки танка выбрали поляну в самой гуще дремучего леса. Здесь было сумрачно и сыровато. Подлесок расчистили. Громадные деревья незнакомой породы, выстрелив вверх голые узловатые стволы, разбросали высоко над головами плотный лиственный шатер, так что можно было не опасаться, что поляна будет обнаружена с воздуха. На двух соседних полянах также кипела работа: на одной по чертежам Аверс-Реверса воздвигалась небольшая доменная печь и примитивный мартен, на другой, где не покладая рук трудился сам Аверс-Реверс, мастерили станки для обработки сложных деталей. Приводом для станков служило огромное колесо, в котором бегал замороченный дракон, вообразивший себя белкой. Леон, ворча, согласился с настоятельной необходимостью расширить ведущие к поляне тропы до ширины настоящих дорог, но принял дополнительные меры по охране мастерских, которые Умнейший, а вслед за ним кое-кто еще начали уже называть заводом.
Каждая поляна была цехом, каждый цех охранялся. Цепочка шептунов, расставленных на дальности уверенного контакта, соединяла Париса, безотлучно находившегося при Леоне, с постами дальнего обнаружения. Подходы к полянам оберегались вооруженными дозорами, день и ночь горели фитили, и в небо сквозь листву смотрели пушки из кость-дерева, заряженные картечью. По совету Умнейшего в четверти перехода от завода поставили ложную цель: на специальной вырубке, зиявшей на теле леса, как рваная рана, сколотили несколько сараев, а на помосты, сооруженные в зелени лесных крон вокруг вырубки, втянули несколько небольших пушек. Два десятка добровольцев — лучших стрелков и канониров, вызвавшихся под руководством гордого оказанным доверием Тирсиса изображать бурную деятельность людей на ложной поляне, получили строгий наказ: в случае нападения умереть, но отвлечь на себя детенышей Зверя.
День проходил за днем, а постройка танка все еще не начиналась. Леон терял терпение. Он осунулся, почернел, раздражался по малейшему поводу, а ночью позже всех валился под дерево и засыпал как убитый.
Проблем было не счесть. Брюзжал быстро разочаровавшийся в технике Парис; плохо шел поиск ископаемых, не говоря уже о добыче; носильщики руды на второй день начали жаловаться на тяжесть и монотонность работы и просили определить их в стрелки или, на худой конец, в канониры при деревянных орудиях; строители поголовно страдали бестолковостью; триста человек рабочих мигом подъели все дикие фрукты и грибы в радиусе двух тысяч шагов, так что пришлось спешно принимать специальные меры по доставке продовольствия; многие отказывались расставаться с женами и детьми, только усугублявшими продовольственную проблему; детали конструкций не стыковались между собой; не хватало самого нужного. Появлялись гонцы и любопытные из деревень, еще не видевших Зверя, — иные часы уходили не столько на работу, сколько на разъяснения, что тут делается и зачем. Построенная наспех печь треснула, не выдержав пробной плавки, и пришлось рядом ставить другую, поменьше; не ладилось с воздушным дутьем (тупоумного дракона, не справившегося с этой задачей, Леон приказал забить и съесть); вдобавок Аверс-Реверс бесстрастно-нагло заявил, что для изготовления броневых листов крайне желателен прокатный стан — от одного чертежа общего вида этого устройства Леон впал в неслышную истерику. На один только бок железного зверя требовалось пять броневых листов шириной почти в два шага каждый!
Еще хуже обстояло дело с химией и совсем плохо — с теми людьми, кому удалось кое-как втолковать, зачем нужно рыть и рыть глубокие ямы в поисках особых камней, черпать из вонючих колодцев черное подземное масло, которое надлежало греть в пустом столбе, набитом изнутри дырявыми перегородками, зачем нужно варить едкие растворы в огромных глиняных котлах, а главное — убедить в том, что этим должны заниматься именно они, а не кто-то другой. Таких людей оказалось настолько мало, что Леон был готов рвать на себе волосы; к тому же их стало заметно меньше после случайного взрыва кадушки с рыхлой ватой, которую Умнейший называл пироксилином. При взрыве Умнейший почти не пострадал, если не считать того, что временно оглох на одно ухо и несколько дней тряс головой. Он наблюдал за обустройством четвертой поляны — химической и оружейной лаборатории, как называл он ее. Пользы от старика было не особенно много, но Леон был благодарен ему, понимая: другой на его месте оказался бы еще хуже.
Не успевали решить одну проблему, как неизвестно откуда наваливался десяток новых. Леон спал с лица, под глазами набрякли желтые мешки. Он чувствовал, что с каждым днем мозг его тупеет. Втайне от всех он давно уже жалел, что поддался на безумную идею постройки железного зверя, и только упрямство заставляло его работать стиснув зубы.
А кроме того, он искал и не находил другого выхода.
На сорок четвертый день, по счету Леона, началась закалка брони, на сорок шестой — сборка корпуса. Малые кованые листы (о прокатном стане нечего было и думать) навешивались внахлест, подобно чешуйкам исполинской шишки, и приклепывались к каркасу; одну «чешуйку» с трудом могли поднять два человека. Аверс-Реверс работал без передышки, днем и ночью. К вечеру сорок девятого дня корпус танка, без гусениц, катков и вооружения похожий на несуразный лоскутный сарай, был почти готов, и впервые со дня начала работ люди повеселели. Высящаяся на стапеле махина производила сильное впечатление.
Если для кого-то запахло концом работы, то только не для Леона, Умнейшего и Париса. «Трудности только начинаются, — предрекал Умнейший, — вот увидишь». Парис надрывно кашлял (накануне глотнул воздуха над чаном с кислотной смесью) и тяжко вздыхал, как бы напоминая: «Ничего из этой затеи не выйдет, я вам уже тысячу раз это говорил и еще повторю, если пообещаете не кидаться, где ж это видано — сотворить неживого зверя, понапрасну только весь лес задымили да завоняли, вот по дыму-то нас и найдут…» Однако дни проходили за днями, а детеныши Железных Зверей над лесом не показывались.
Задул сырой ветер с океана, пошли дожди. Умнейший, торопя, брюзжал, что ржа разъест танк в труху раньше, чем тот стронется с места.
Каждый день, чуть только отпускала рабочая лихорадка, Леон скрипел зубами, подсчитывая упущенное: вот это можно и нужно было сделать вчера, а вот это не сообразили начать еще дней десять назад, чтобы оно не тормозило сейчас… И каждый новый день приближал к полянам пограничье, теснимое черной пустошью.
Шесть, иногда семь дней съедали пространство, равное одному переходу. Когда пустошь достигла Междулесья, она рванулась вперед со скоростью одного перехода за трое суток.
