Хуже всех в Европе пострадала Россия. Если ранее Эйзенхауэр считал, что ничто в этом отношении не может сравниться с Германией, то в августе, пролетев из Берлина в Москву на очень низкой высоте, он изменил свое мнение. На всем пути от польско-русской границы до Москвы он не видел ни одного не поврежденного дома. Ни одного.
Разработка атомной бомбы укрепила его в убеждении, что война стала слишком ужасной штукой, чтобы прибегать к ней в будущем. Он ненавидел разговоры о "следующей войне" и не позволял своим сотрудникам и подчиненным участвовать в них. Это была основная причина его гнева на Пэттона, безответственная болтовня которого об оттеснении русских до Волги испугала Эйзенхауэра.
Эйзенхауэр знал, что мир прежде всего зависел от советско-американских отношений. Летом 1945 года, отвечая на письмо Генри Уоллеса, который поздравил его с тем, как успешно он сотрудничает с русскими в Германии, Эйзенхауэр объяснял: "Постольку, поскольку солдат может судить о таких проблемах, я убежден, что дружба — а это означает честное желание с обеих сторон установить взаимопонимание между Россией и Соединенными Штатами — совершенно необходима для мирового спокойствия" *35. Когда на июньской пресс-конференции репортер спросил его о возможности "русско-американской войны", он побагровел от гнева. Он резко ответил, что такая война невозможна. "Мир устанавливается, когда вы к этому стремитесь со всеми народами мира, — объяснил он, — и не политиками... Если все народы будут дружны, мы будем жить в мире... По моим впечатлениям, отдельный русский — один из самых дружелюбных людей в мире" *36.
Он возвращался к этой теме снова и снова — в речах, на слушаниях в Конгрессе, в своих частных письмах, в беседах. Он не был настолько наивен, чтобы думать, что дружба устранит все многообразные трудности, стоящие перед отношениями США и СССР, но он был уверен, что успеха без духа дружбы и доверия не добьешься, а "альтернатива успеху настолько ужасна", что он настаивал на отношении к России на основе дружбы и доверия. Он надеялся, что в контактах и делах с русскими в Берлине, где две нации вынуждены были работать вместе, ему удастся установить "дух, который из Германии распространится на обе наши столицы". Если это получится, "мы в конце концов сможем жить вместе как друзья и работать как партнеры во всем мире" *37. Он также понимал, что главным препятствием будут служить подозрительность и неверие русских в США. Он решил сделать все возможное, чтобы разрушить и эту подозрительность, и это неверие.
5 июня Эйзенхауэр вылетел в Берлин для встречи с русскими и учреждения Контрольного совета союзников. У него сразу же установились теплые, дружеские отношения с маршалом Георгием Жуковым. Несмотря на языковой барьер, два солдата прекрасно понимали друг друга. Они уважали друг друга и любили поговорить на профессиональные темы, о политической философии и о многом другом. Они также выяснили, что могут успешно работать вместе и быстро достигли соглашения о выводе войск США из русской зоны оккупации и о посылке западных сил в Берлин.
В последующие недели Эйзенхауэра и Жукова часто видели вместе. Они изучали кампании друг друга, по мере чего росло их взаимное восхищение. Эйзенхауэр говорил Монтгомери, что Жуков "поразительный человек... Его рассказы о своих кампаниях (а он к себе настроен весьма критично), сопровождаемые обоснованиями каждого действия, включая использование вооружений, в которых он имел превосходство, учет погодных условий и заботу об управлении до нанесения удара, — свидетельствовали о его незаурядности" *38. Когда Жуков приехал с визитом во Франкфурт, Эйзенхауэр дал в его честь обед. В длинном и хвалебном тосте за Жукова ("Объединенные Нации никому так не обязаны, как маршалу Жукову") Эйзенхауэр сказал, что оба они хотят мира и хотят его так сильно, что "готовы биться за него. Эта война была священной, — добавил он, — никакая другая война в истории не разделяла так четко силы зла и силы добра" *39.
Сталин тоже хотел встретиться с Эйзенхауэром. Он сказал Гарри Хопкинсу в конце мая, что надеется на приезд Эйзенхауэра в Москву 24 июня на Парад Победы. Аверелл Гарриман, посол США в Москве, убеждал Эйзенхауэра принять приглашение и говорил, что, "без сомнения, Сталин очень хочет вас видеть здесь"*40. Эйзенхауэр не смог приехать на Парад Победы, но в августе он прилетел в Москву вместе с Жуковым, который сопровождал его во время всей поездки. Это было триумфальное путешествие, хотя всеобщие разрушения угнетали. Эйзенхауэру показали почти все — Кремль, метро, колхоз, тракторный завод и т.д. Он присутствовал на футбольном матче и порадовал публику, обняв Жукова за плечо. Во время спортивного парада на Красной площади, который длился несколько часов и включал в себя десятки тысяч спортсменов, Сталин пригласил Эйзенхауэра на Мавзолей Ленина, что было уникальной честью для нерусского некоммуниста.
Еще одно проявление уникального внимания состояло в том, что Сталин извинился перед ним за действия Красной Армии в апреле 1945 года, когда она наступала на Берлин, а не на Дрезден, как Сталин обещал Эйзенхауэру. Эйзенхауэр сообщал Маршаллу: "Сталин детально разъяснил военные причины, которые привели к изменениям планов в последнюю минуту, но согласился, что у меня есть право не верить ему и обвинять его в неискренности" *41.
Эйзенхауэр произвел на Сталина сильное впечатление. Русский диктатор долго беседовал с ним, подчеркивая, что Советский Союз чрезвычайно нуждается в помощи США для восстановления военных разрушений. Он сказал, что русские нуждаются не только в американских деньгах, но и в американских специалистах и технической помощи. Доброжелательный ответ Эйзенхауэра привел Сталина в хорошее расположение духа. Когда Эйзенхауэр ушел, Сталин сказал Гарриману: "Генерал Эйзенхауэр — великий человек, и не только из-за своих военных свершений, но и как гуманный, дружелюбный, добрый и искренний человек. Он не грубиян, как большинство военных" *42.
Сталин, в свою очередь, произвел большое впечатление на Эйзенхауэра. Эйзенхауэр сказал корреспонденту "Нью-Йорк Таймс", что Сталин был "милостив и добр" и что Эйзенхауэр чувствовал везде "атмосферу искреннего гостеприимства". На пресс-конференции в Москве он заявил: "Я не вижу в будущем ничего такого, что помешало бы России и Соединенным Штатам стать близкими друзьями". Но еще во время его пребывания в Москве на Японию были сброшены две атомные бомбы, и он тут же увидел непосредственную угрозу дружественным отношениям. "До использования атомной бомбы, — сказал он журналисту, — я бы ответил "да", я уверен, что мы сможем сохранить мир с Россией. Теперь я не знаю. Я надеялся, что в этой войне атомная бомба не будет использована... Люди повсюду испуганы и обеспокоены. Никто не чувствует себя в безопасности" *43.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
