Многим страшна смерть, страшна она и тем, что делает ясной жизнь, без тумана и путаницы, всю от прозрачного младенческого ключика до мутного, горького, соленого устья. Изнемогая от непосильного, озарившего ее разумения, Варвара Александровна громко проговорила:
– Отмучилась Ксения.
Жизнь, боясь, что смерть разъяснит ее спасительную, туманную неразбериху, отвлекала сердца и мысли десятками суетливых дел и тревог.
Вызов врача для получения справки о смерти, вызов специалиста по замораживанию, поездка в загс для регистрации смерти, покупка гроба, венка, живых цветов, хлопоты о кладбищенском месте, звонки близким.
И все, кто имел отношение к бумаге, дереву, земле, сопутствующим уходу умершего из своего дома в могилу, каждым движением, взглядом стремились объяснить, что смерть проста, плоска, как и жизнь. Это успокаивало, отвлекало, и все хотели побольше суеты, разговоров, телефонного звона.
Вечером приехал брат покойной, отец Лены, Сергей Александрович со своим младшим сыном Костей.
Сергей Александрович посмотрел на застывшее тело, прикрытое кисеей, всхлипнул, забормотал, зацепился ногой за стул, потом подошел к Варваре Александровне, обнял ее, и оба они заплакали. Костя нахмурился, засопел. Лена, которая не боялась сказать живым любую грубость, но боялась покойников, глядела в темное ночное окно, а студентка Ира, полуоткрыв бледные губы, неотступно смотрела на лицо умершей. О, теперь уже видно было, что смерть, а не жизнь хозяйка этого лица…
Казалось, именно в эти минуты и придет разумение жизни Ксении Александровны, но послышался звонок, и в комнату вошла женщина с накрашенными губами, быстрыми карими глазами оглядела покойницу и существующих, оглядела предметы и сказала:
– Такая вещь: я, как техник-смотритель, обязана комнату опечатать. Дела с похоронами и наследством закругляйте к этому сроку. Тут вещей столько, что вам днем и ночью придется работать.
Грубость техника-смотрителя всех возмутила, но втайне все почувствовали благодарность к ней – ее грубость спасительно отвлекала от понимания жизни через смерть.
Вещей было много, а времени мало. Все были связаны со службой, а Ира с институтом, потому решили, не дожидаясь похорон, начать разбор вещей, надо было также организовать перевозку на дачу к знакомым мебели; Леночка уверяла, что комиссионные мебельные магазины забиты красным деревом, отказываются принимать старинную мебель на комиссию.
Но долго, долго, не приступая к делу, все сидели у постели умершей, всхлипывали, молчали, снова всхлипывали, вполголоса произносили несколько слов, вновь замолкали.
– Ну что ж, ничего не поделаешь, – наконец произнесла Варвара Александровна.
– Да, да, – сказала Леночка. – Если вот так бросить все, в этом будет неуважение к тете Ксении, она ведь так любила, так берегла все эти вещи.
Вот и началось…
Ксения Александровна неподвижно лежала на постели, а вокруг нее были шум и движение, отрывочные разговоры.
Леночка, снимая со шкафа большую картонку, сказала что-то вполголоса Косте, и тот рассмеялся.
Варвара Александровна испуганно проговорила:
– Костя, Костя, бог с тобой.
Костя смутился, оглянулся на покойницу.
Лена помахала в воздухе дамской шляпой с огромным страусовым пером, проговорила:
– И моды же были, и для чего только тетя хранила это древнее барахло.
Варвара Александровна по-своему, по-особому разглядывала дореволюционные форменные мужские фуражки, с блестящими, точно лишь вчера купленными, козырьками, фарфор, пыльные банки с многолетним, окаменевшим вареньем, бриллиантовые кольца, золотые часы.
Все это было для нее живые свидетели жизни сестры… Вот эта шляпа с пером принадлежала покойной маме, – сколько десятилетий Варвара Александровна не видела ее и тотчас же, с первого взгляда, узнала…
Боже мой, боже мой, но для чего Ксения собирала, хранила все это старье, – до потолка высятся чемоданы, прикрытые коврами и портьерами, завалы вещей в шкафах, под письменным столом. Десятилетиями бережливая, расчетливая и ласковая Ксения хранила эти вещи, волновалась, когда выезжала на дачу, не заберутся ли воры. Лена выкладывала из шкафа на пол стопки дорогого белья, скатертей, полотенец… А Ксения жалела льняное полотно, покупала дешевые хлопчатобумажные полотенчики и скатерки…
А сколько всего погибло: вот новые мужские, неношеные костюмы с коленями, изъеденными молью, пиджаки английского сукна с зияющими дырами на спине.
Молодежь уже в четвертый раз выносила на мусорный ящик большие тюки тряпья, которое не возьмет ни «скупка», ни самые маломощные старушки.
А тут же, рядом со старым, траченным молью тряпьем, кольца с прелестными бриллиантами, жемчуг, хрусталь, фарфор…
Ксения почти никогда не надевала этих драгоценностей – боялась, что соседи позавидуют, сглазят, воры обокрадут.
И хотя Варвара Александровна понимала, что это нехорошо, она сказала:
– Да посмотрите вы, какая прелесть колечко.
Она сказала брату:
– Сережа, да взгляни хоть, уставился в книгу…
Сергею Александровичу, чья непрактичность и отрешенность от житейских дел стала предметом семейных добродушных насмешек, поручили рассматривать книги – те, что следует взять себе, те, что пойдут к букинистам, те, что отправятся на свалку. Дело у него не пошло, он взял в руки книгу, вытер влажные глаза, увлекся, стал читать, зачитался…
Пыль, поднятая со старых, лежащих за шкафом вещей, запах лекарств, папиросного дыма, лицо умершей – все было так страшно и странно, так несоединимо с тем, чем до этого дня жила студентка Ира.
Все, чему посвятила Ксения Александровна свою жизнь, ушло от нее, расставалось с ней, навеки уходило от нее в комиссионные магазины, чужие шкафы, в ящики безвестных столов, в мусорные контейнеры и на склады вторичного сырья, бессмысленно и ненужно пролежав десятилетия в этой комнате, что через день-два займут неизвестные люди. Все, чему посвятила она свою жизнь, равнодушно отвернулось от нее, изменило ей, словно она и не жила на свете… Никаких следов ее жизни, ее души не осталось на этих вазах, кольцах, бокалах… Оботрут их мокрой тряпкой – и все. И никому не будет дела до Ксении Александровны, ее жизни и смерти.
Одно лишь стеклянное ожерельице оставалось с Ксенией Александровной, не изменило ей, не уходило от нее, собиралось сопутствовать ей в огонь крематория и в тишину могилы… Оно уходило с ней – грустное напоминание о том, что когда-то она ради благоразумия и покоя отвернулась от счастья…
Сколько превосходства было в насмешливой брезгливости Леночки, выносившей на свалку не имеющее ценности барахло, которому тетя отдала жизнь. Как мудр по сравнению с умершей старухой был Костя – молодой инженер, перворазрядник-альпинист, когда, волоча на мусорный ящик узлы лоскутов, грубо говорил:
– Ох и барахольщицей была тетя Ксения.
Какой невысказанный укор был в глазах Ириной мамы – Ксения была так бережлива, расчетлива, а ведь так просто и легко могла бы она помочь сестре, брату, племянникам в тяжелые дни нужды, к чему же было жалеть все эти вещи, не делясь с близкими, скрывая их от близких.
И дядя Сережа, цеховой экономист, робкий, стеснительный книжник, всем своим видом показывал равнодушие к тому миру, которому тетя Ксения отдала свою жизнь.
Характеры и склонности трех мужей Ксении Александровны были запечатлены в тех вещах, что остались в ее комнате. И словно палеонтологи, восстанавливающие картины жизни прошедших эпох, родные, разбиравшие вещи, вскрывая все более древние геологические пласты, восстанавливали жизнь, шедшую в эти давние времена.
Третий муж Ксении Александровны, умерший восемь лет тому назад от разрыва сердца, был профессором-искусствоведом – от него остались книги, альбомы репродукций, две картины – пейзаж Федора Васильева и великолепный женский портрет, написанный неизвестным в России итальянским мастером. Второй муж Ксении Александровны, главный инженер номерного КБ, погибший при автомобильной катастрофе, был охотником и любителем фотографии – в нижних ящиках столов и комодов лежали фотоаппараты, охотничьи складные ножи, за портьерой висело в кожаном футляре ружье Перде.
А ее первый муж, умерший в лагере, коллекционировал фарфор, посуду, золотые хронометры, редкие монеты.
Ира видела, что безысходность и тоска не только в полной ненужности старого барахла, которое она вместе с Леной и Костей выносила на мусорный ящик.
Она ощутила раздражение Леночки, едва Костя сказал:
– «Лейку» я хочу взять себе.
Леночка сказала:
– Костенька, почему же именно ты, ведь ты знаешь, что Ваня давно мечтает о таком аппарате.
Костя усмехнулся, с предупредительностью произнес:
– Пожалуйста, пожалуйста… – и не стал спорить с Леной.
Но что с того, что Костя не поспорил с Леной, – Ира ясно ощутила напряженность, возникшую между близкими людьми.
