был ярым врагом русской национальной культуры, он презирал русский народ, его язык и не верил в его творческие силы. В связи с составлением нового устава и штата Московского университета Рейхель злопыхательски издевался над проектом расширения университета. Он заявлял, что такой университет чересчур велик и не нужен для России[646].
Рейхель пропагандировал в университете идеализм и мистику и боролся против материалистического и демократического направления в университете. В этой борьбе его активно поддерживали профессора Шаден и Скиадан.
Шаден так же, как и Рейхель, на все лады восхвалял монархию и утверждал, что перед ней должны отступить все другие формы государственного правления. Курс философии, который он читал в университете, представляет собой яркий образец пропаганды религии и идеализма. «Бог — вот главная и первая истина, составляющая душу всех истин; как бог есть начало и конец всего, так существенная и притом чистейшая любовь к богу есть душа всех законов», — утверждал Шаден. Он требовал, чтобы ученые и студенты усердно молились, прежде чем начинать заниматься философией. Шаден настаивал на подчинении науки и разума могуществу веры и уверял, что только религия может «объяснить тайну соединения души с телом»[647].
Скиадан, как и Шаден, доказывал, что особенности России требуют для нее монархического правления, и утверждал, что ничего лучше для русского народа нельзя придумать. Он настаивал на божественном происхождении законов и монархической власти[648]. Скиадан пропагандировал идеалистические концепции, восхвалял Платона и других философов-идеалистов. В центре его речей — душа, религия, бог.
Существование материальных вещей, их качества Скиадан объяснял действиями «некоторого существа, само по себе необходимо существующего, все прочие вещи сотворившего, следственно всемогущего, премудрого, всеправедного, святейшего, всеистинного и всеблагого, богом называемого»[649]. В данном случае можно согласиться с Шевыревым, писавшим, что «Скиадан своим учением старался противодействовать материализму наук медицинских»[650]. Сопоставление речей Скиадана и представителей ломоносовского направления в медицине и естественных науках — Зыбелина, Афонина и Вениаминова, показывает, какая пропасть лежит между ними.
Та острая идейная борьба, которая развернулась в университете, отнюдь не была борьбой «русских и немцев», как это пытались изобразить представители официальной историографии. Это была борьба передовой, материалистической науки против реакции и идеализма, борьба формирующейся освободительной общественно-политической мысли против монархических и продворянских концепций, борьба течений, которые выражали, с одной стороны, интересы новых общественно-экономических явлений и широкие общенациональные интересы, а с другой — интересы помещиков-крепостников. Выше уже говорилось, что реакционные профессора опирались на постоянную поддержку со стороны администрации университета, которая целиком состояла из русских аристократов и русских чиновников. Во время обсуждения острых вопросов размежевание проходило не по национальному признаку, а в зависимости от того, какую позицию в науке и политике занимали те или другие ученые. Сошлемся снова на диссертацию Аничкова.
Среди иностранцев, работавших в университете, мы встречаем профессоров, которые честно относились к своим обязанностям. Назовем хотя бы медика Керестури Ф. Ф. (1735–1811), систематически проводившего изучение органов человека на трупах и введшего в практику занятий применение микроскопических исследований. За время своей работы в университете Керестури подготовил значительное для того времени количество врачей, а в начале XIX века выступил как один из организаторов первого в России научного медицинского общества.
О том, что реакционная профессура выступала против передовой науки независимо от того, кто являлся ее представителем, как нельзя лучше говорит дело молодого немецкого ученого проф. Иогана Мельмана, работавшего в университете в 1786–1795 гг. Вскоре после расправы над Радищевым, Новиковым и другими представителями передовой русской культуры московские власти узнали, что Мельман в своих лекциях выступал против религии и советовал студентам отбрасывать все, что противоречит человеческому разуму и реальной действительности. В университете против Мельмана единодушно ополчились и потребовали его немедленного увольнения из университета и русские, и немецкие реакционеры. Подвергнувшийся аресту и пыткам в тайной канцелярии, Мельман был доведен до психического расстройства и самоубийства.
На основе всего сказанного совершенно ясно, что Шевырев имел все основания превозносить до небес мнимые научные достоинства Рейхеля, Дилтея, Шадена, Лангера, Скиадана и им подобных. Совершенно понятно, почему он так старательно раздувал и приукрашивал их роль в деятельности Московского университета и в то же время замалчивал и фальсифицировал деятельность и заслуги выдающихся деятелей русской передовой науки. Совершенно прав был Щапов, когда называл Дилтея и Шадена «немецкими Катковыми прошлого столетия» и утверждал, что своей деятельностью они долго и сильно сдерживали развитие в России естественно-научного реализма (читай материализма). Он был совершенно прав, когда обвинял их в том, что они не только не содействовали развитию науки, а мешали этому. Своей пропагандой схоластики, мистики и идеализма они стремились задушить передовое, материалистическое направление в русской науке[651].
Характеристика деятелей передового направления с одной стороны, показ содержания деятельности реакционеров — с другой, со всей убедительностью раскрывает ошибочность очерков по истории Московского университета, появившихся в 1940 году. Автор раздела по истории университета в XVIII веке С. В. Бахрушин извратил роль и место Ломоносова и его последователей и вслед за Шевыревым поднял на щит представителей реакции.
В данной работе мы лишены возможности осветить деятельность и мировоззрение просветителей, связанных с Московским университетом, но непосредственно в этот период в Московском университете не работавших. Сказанное в первую очередь относится к просветительской деятельности Николая Новикова, которую Белинский назвал благодетельным подвигом необыкновенного человека, «которого вся жизнь и деятельность была направлена к общей пользе»[652]. Из Московского университета Новиков вынес страстную любовь к русскому слову, к русскому народу, его истории и столь же страстную ненависть к крепостничеству. Новиков, на всю жизнь сохранивший чувство глубокого уважения к Ломоносову, заботливо собирал и публиковал материалы о Ломоносове и его ученике Поповском. В свой словарь он включил биографии всех представителей ломоносовского направления в Московском университете. О связях Новикова с университетом говорит то, что он был избран членом Вольного Российского Собрания. Его замечательная деятельность по изданию журналов и книг была непосредственно связана с университетом и была подготовлена просветительской деятельностью последователей Ломоносова и издательским делом самого университета.
То же можно сказать о Денисе Фонвизине, получившем образование в университете, начавшем еще в его стенах свою литературную деятельность и связанном с ним и в последующие годы, о Василии Баженове, Петре Плавильщикове, Михаиле Чулкове и многих других деятелях русской культуры и науки. Но это так же, как и вопрос о развитии в университете ломоносовских традиций и борьбе за научное и философское наследство Ломоносова в Московском университете XIX века, составляет темы для больших самостоятельных работ.
