ПО УЛИЦАМ СЛОНА ВОДИЛИ…
Гости Санкт-Петербурга, проезжая ныне мимо Михайловского замка, даже не подозревают, что в царствование Анны Иоанновны в 1736 году здесь был выстроен Слоновый двор. В нем поместили слона, присланного персидским шахом в дар русской императрице. При нем состояли два слоновщика и один «персидский слоновый мастер» Асатий. Ох, и натерпелись же эти мастера от петербургских обитателей, почему-то проникшихся резкой антипатией к их питомцу. Слоновщик Ага-Садык жаловался, что не то что Моськи, а даже вполне респектабельные петербуржцы кричали на слона, бросали в него палки и камни и даже колачивали поводырей. Пришлось начальству издать приказ «о неучинении помешательства слоновщику в провожании слона».
С горькой жизнью в столице слоновщиков примиряло лишь обилие отпускаемого слону провианта: 1500 пудов сухого тростника, 136 пудов 35 фунтов рису, 365 пудов пшеничной муки, 27 пудов 36 фунтов сахару, по 7 фунтов 56 золотников корицы, кардамону, гвоздики, мускатных орехов, 1 фунт 68 золотников шафрану, 45 пудов соли и, главное, 40 ведер виноградного вина и 60 ведер водки самого лучшего качества. За качеством слоновщики следили особенно бдительно и как-то раз доносили начальству: «К удовольствию слона водка неудобна, понеже явилась с пригарью и некрепка»…
В 1741 году шах Надир вместе с многочисленным посольством прислал в Петербург целых 14 слонов, и столица надолго потеряла покой, поскольку звери начали буйствовать, «осердясь между собою о самках». Через неделю после прибытия в Петербург три слона вырвались со двора и «ушли». Двух из них скоро поймали, а третий «пошел через сад и изломал деревянную изгородь и прошел на Васильевский остров и там изломал чухонскую деревню и только здесь был пойман». Остается только гадать, не был ли этот бунт вызван «неудовольствием» слонов «некрепкостью» водки…
МНЕНИЕ, ЗАМОЛЧАННОЕ НА СТО ЛЕТ
В 1826 году немецкого ученого Вильгельма Гумбольдта, брата знаменитого натуралиста, попросили высказаться о пророческих видениях. Берлинские профессора ожидали, что их именитый коллега выскажется об оккультных явлениях отрицательно. Однако Гумбольдт прислал им записку, где заявлял, что, хотя знамения и точные прогнозы относятся к чудесам, они не самообман и ересь, а проявления контакта нашего разума с таинственной сферой, еще недоступной опыту науки. Разгадка явлений — дело будущего. Поэтому ясновидение не следует считать невозможным и ненужным. Что-то происходит за пеленой, разделяющей наш земной мир и мир, недоступный земному зрению. Записка Гумбольдта показалась его коллегам настолько крамольной, что они поспешили упрятать ее в университетский архив. Ее нашли и опубликовали только в XX веке.
ДЖОН ХАНТЕР — ОХОТНИК ЗА ТРУПАМИ
Английский врач и анатом Дж. Хантер (1728–1793) прославился уникальной коллекцией анатомических препаратов, для добывания которых он не останавливался ни перед чем. Эта зловещая слава о нем распространилась по Англии так широко, что люди, наделенные какими-либо анатомическими особенностями, опасались, что их тела после смерти могут попасть в лапы одержимого коллекционированием анатома. Ирландец-великан О'Брайен, рост которого превышал 230 см, опасаясь такой участи, завещал друзьям, чтобы они после того, как он умрет, перевезли его тело к морю и утопили на большой глубине. Но Хантер подкупил владельца похоронного бюро, который, пока приятели покойного поминали его в ближайшей таверне, выкрал тело великана, навалив в гроб камней такого же веса. В ту же ночь Хантер выварил кости гиганта, скелет которого стал украшением его коллекции, насчитывавшей более 14 тысяч экспонатов. Он так гордился этим приобретением, что на портрете кисти знаменитого Джошуа Рейнольдса пожелал быть изображенным на фоне невероятных размеров стопы О'Брайена. После смерти Хантера его собрание было куплено английским правительством для Королевского колледжа хирургов, где в главном демонстрационном зале была устроена галерея для посетителей. Скелет О'Брайена можно было видеть здесь до мая 1941 года, когда три четверти здания колледжа было разрушено фашистскими бомбардировками.
ГЕРМАН ГЕРИНГ ВЫСКАЗЫВАЕТСЯ ПО НАЦИОНАЛЬНОМУ ВОПРОСУ!
Долгие годы гитлеровского приспешника Германа Геринга изображали у нас как изнеженного неповоротливого и туповатого толстяка. В действительности же он был очень неглупым человеком, умевшим облечь в остроумную форму весьма непростые для обсуждения проблемы. Как-то раз в беседе с тюремным врачом в Нюрнберге Геринг дал любопытную оценку нациям, участвовавшим во Второй мировой войне.
— Один немец, — сказал он, — это прекрасный человек, два немца — союз или партия, три немца — война! Один англичанин — это чудак, два — клуб, три — империя! Один итальянец — это тенор, два — дуэт, три — отступление! Что же касается японцев, то один японец — это тайна, два японца — тоже тайна, три японца… — Тут Геринг сделал паузу и вздохнул: — Три японца — это тоже тайна…
— А что вы скажете о ваших основных противниках в войне, о русских? — спросил врач.
Геринг помялся и сказал:
— Русские — это адский коктейль из двух немцев, трех англичан и трех японцев!
КАК ФРАНЦУЗСКИЙ ФАРМАЦЕВТ РУССКОГО КАНЦЛЕРА ОБОКРАЛ
Европейский XVIII век вошел в мировую историю как век астрономии, механики, оптики и химии. Из этих четырех предметов русскому характеру, похоже, более всего импонировала химия. Ею занимались не только по долгу службы академики и служащие берг-коллегии, но и многие любители, среди которых было немало вельмож и сановников. Самым знатным среди них по праву считается фельдмаршал граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин (1693–1766), выдающийся дипломат, канцлер Российской Империи, определявший ее внешнюю политику на протяжении всего царствования Елизаветы Петровны.
Проведя более двадцати лет на дипломатических постах за рубежом, граф увлекся химией. И где бы он ни служил, первое, что он делал, — устраивал превосходную лабораторию, где лично вел научный поиск лекарственных препаратов. Эта деятельность увенчалась блестящим успехом: в 1725 году граф обнаружил, что спиртово-эфирный раствор полуторахлористого железа прекрасно помогает от головной боли. Так была изобретена знаменитая «тинктура тониценервина Бестужефф», получившая в России название «бестужевских капель» и применявшаяся в медицинской практике почти двести лет.
При первом своем появлении это лекарство произвело такой фурор, что в Париже его продавали по золотому луидору за полунции (14,2 г).
Неудивительно, что француз — помощник Бестужева не удержался и тайно продал рецепт тинктуры парижскому фармацевту Ламотту, который наладил ее производство, но уже под своим именем. Поняв, что секрет утрачен, Алексей Петрович за четыре года до своей смерти раскрыл состав тинктуры химику Моделю и разрешил опубликовать его.
Иначе взглянула на дело императрица Екатерина II, испытавшая на себе целительную силу «бестужевских капель». Уже после смерти графа она опубликовала в «Санкт-Петербургских ведомостях» указ, утверждавший приоритет Бестужева. Казалось бы, запоздалое, не имеющее значения действие. Но императрица оказалась права…
Исследуя изобретенную им тинктуру, граф заметил, что она более или менее быстро обесцвечивается под действием света! Так было открыто новое явление — светочувствительность солей железа — первый в истории химии фотохимический процесс. Подтвердив императорским указом первенство Бестужева в создании тинктуры, Екатерина тем самым доказала, что именно он положил начало тем фотохимическим исследованиям, которые через сто с лишним лет привели к созданию современной фотографии!
Я НЕ ТАК УЧЕН, КАК ПРОФЕССОР…
Английский король подарил Екатерине II телескоп Гершеля, она велела одному немецкому профессору и знаменитому изобретателю И. Кулибину привезти новинку в Царское Село. В ближайший же вечер императрица и ее приближенные собрались в гостиной, чтобы рассматривать в телескоп Луну.
— Скажите, профессор, — обратилась Екатерина к немцу, — удалось ли вам сделать какие-нибудь открытия с помощью этого инструмента?
— О да, ваше величество! Луна обитаема! Я обнаружил на ней целую страну с долинами и множеством построек!
Императрица слушала знатока с невозмутимой серьезностью, а когда он отошел, тихонько спросила Кулибина:
— А ты открыл что-нибудь на Луне?
— Я, ваше величество, не так учен, как господин профессор, — ответил Иван Петрович. — Я ничего не видел!
Екатерина впоследствии с удовольствием вспоминала этот ответ Кулибина, считая его образцовым: он дал царице понять, что немец хвастает, не сказав о нем ничего обидного!
