— Люди?
— Нет.
— Идем дальше.
На главную улочку, которая упиралась в капище, отправился Марвин. Это стало чуть ли не традицией отряда — молодой язычник всегда шел первым, выражая тем самым презрение к смерти по обычаю своего племени. Вот и сейчас он оказался беззащитным, открыт всем стрелам. Но, улыбаясь, поигрывал палицей и коротким топориком. Бравировал, насмехался. Таков был весь его народ, за исключением, наверное, Снурвельда.
Тихо. Ни скрипа сгибаемого лука, ни смертоносного звона тетивы.
— Эй! — гаркнул Марвин. Запрокинул голову и закричал еще громче: — Пахари! Где вы все?
Ответом послужила пронзительная тишина. Даже эхо увязло в ней, растворилось, словно испугавшись.
— Глухо. И мертво, — подытожил Барталин. — А этот парнишка в один прекрасный день получит стрелу в брюхо. Не место в армии таким, как он…
— Плохо дело, — покачал головой Вулькер, остроносый и худощавый жнец, с выстриженной тонзурой. Его нисколько не волновала судьба язычника. — Эти земли лет десять как считались безопасными.
— Сайнария тоже не аванпост, — хмыкнул Дарующий. — Но ее чуть на щепки не разнесли. Демоны учатся на ошибках своих собратьев, так долго считавших, что Сеятель просто досадная помеха. Они зашевелились, и теперь нужно держаться начеку всегда и везде.
Воины разбились на пары и отправились прочесывать дома. Жрецы раскладывали на порогах опустевших жилищ ветви полыни, читали молитвы свету. Каждением занималась Тагль, единственная женщина во всем отряде. Ильгар убрался подальше от сладко-горького дыма и уселся на колодезный сруб. Но спасения не нашел — потянуло тухлятиной от загона.
Выругавшись, направился к телеге, возле которой дежурили Гур и Тафель. Лучник мрачно и старательно вощил тетиву, невзирая на то, что пользоваться своим оружием по-прежнему не мог. Гур хмуро и сосредоточено разглядывал поле.
— Что там такое? — спросил Ильгар.
— Ребенок шурудит в колосьях.
— Почему не поднял тревогу, дуралей?
Гур пожал мощными плечами.
— Не похоже, чтобы он был опасен.
Ильгар снял с пояса топор, бросил на телегу. Отложил кинжал, чтобы не испугать ребенка. Но там, в полях, могли прятаться и взрослые, поэтому из-за голенища вытащил тычковой нож, подаренный ему когда-то давно жнецом-ветераном. Обмотанная сыромятной кожей рукоять сидела в ладони как влитая. Обоюдоострое лезвие было коротковатым, но для ближнего боя вполне годилось.
Десятник вломился в шумящее море злаков. Земля, которая по идее должна быть сухой и лишенной соков, оказалась на деле жирной, как масло. И хоть бы один сорняк затесался!
— Малыш! — позвал Ильгар, покрепче сжимая нож. — Выходи! Не трусь, мы не враги!
Послышался хруст сминаемых колосьев. Никто не откликнулся. Тогда Ильгар затаился. Стоило ребенку появиться рядом в золотом море, десятник ловким движением метнулся к нему. Свободной рукой схватил за шиворот, мягко подсек ноги. Посмотрел на добычу… На земле лежал растрепанный мальчишка. Огненно-рыжие волосы походили на птичье гнездо, из которого торчали обломки колосков, устюки и сухая трава. Некогда белая косоворотка с вышивкой хранила на себе отпечатки всех цветов радуги. Штаны из мешковины протерлись на коленях, зато сапожки выглядели новыми, только очень грязными.
— Здравствуйте! — улыбнулся пацаненок. — А вы кто?
Ильгар опешил. Освободил мальца, отступил. Он-то ожидал увидеть испуганного, заплаканного найденыша, что переждал неведомую угрозу в полях и теперь прятался ото всех, а ему предстал веселый и смешливый паренек.
— Я десятник из Армии, — жнец опустился на корточки, чтобы посмотреть мальчишке в глаза. — Знаешь, что такое армия?
— Ну да, — кивнул парень. — Вы — воины Сеятеля. Очищаете мир… не знаю, для чего и от кого, но старейшина Кулур всегда так говорил! Я — Дан… Ой, я сейчас! Кое-что потерял.
Он юркнул в пшеницу. Через мгновение вернулся, неся большую, сияющую на солнце вазу из горного хрусталя. Она была прекрасна. Каждой своей гранью, каждой высеченной деталью. Кольца у горлышка, плавные изгибы неведомых животных, на которых эти самые кольца держались. Изумительная работа…
— Вот! — Дан поднял вазу над головой.
Чуть позже, когда воины закончили осматривать деревню, Нот и Гур вырыли неподалеку от изгороди небольшую яму, развели в ней костер. Партлин состряпал любимую всеми похлебку из клубней, вяленого мяса и сушеного лука. Кто-то притащил лавки, стол. Сидели с подветренной стороны, так чтобы вонь от разлагающихся животных обходила их стороной. Ели в молчании, все больше наблюдая, как работает ложкой рыжий найденыш. Когда он прикончил вторую порцию, чем вызвал одобрительный возглас повара, Тагль поинтересовалась:
— Малыш, почему ты один? Куда подевались все взрослые?
— Ушли, — спокойно ответил Дан, облизнув ложку. Он указал на восток: — Куда-то туда.
Женщина вопросительно посмотрела на Дарующего. Альстед хмуро выбивал пальцами дробь на столешнице, совсем не притронувшись к еде.
— И даже стражи ушли? От кого они сбежали? Чего испугались? — пытливо вперился он в пацаненка.
— Не знаю, — пожал плечами мальчик. — Так уже было. Только раньше уходили по одному…
— Как так? — воскликнул Барталин.
— Ну, мой дядька, Бру, как-то вышел ночью из дому и пропал. Я видел, как он по дороге идет, звал его… но он не обернулся. И так — почти в каждом доме!
— А что ваши боги? — Дарующий помрачнел еще сильнее. — Не вмешались?
— Они ушли раньше всех, — Дан вдруг погрустнел.
Ильгар сжал вилку. Опять! Опять боги бросают свой народ!
— Что с тобой, десятник? — тихо спросил Марвин.
— Ешь. Все хорошо.
Дан рассказал жуткую историю об исходе жителей деревни Овраг. Вначале люди уходили по одному, но три дня назад, ночью, как по команде, выбрались из постелей, побросали дома и ушли на восток остальные. Мальчик говорил, что бежал за матерью до самого рассвета, цеплялся за подол и умолял остановиться, но та словно не слышала его. Тогда он вернулся назад, забрал из опустевшего капища вазу и отправился «собирать солнечный свет».
— Ночь околдовала маму, — уверенно заявил найденыш, утерев нос рукавом. — Когда я соберу достаточно солнечного света в вазу, я расколдую ее и всех соседей. Честно-честно!
Ильгар отвел взгляд. Он сомневался, что мать и остальные жители Оврага еще живы. Вряд ли их увели добрые силы… Тогда десятник задал мучавший его вопрос:
— Дан, если ушли все до единого… почему ты здесь?
— Не знаю. Меня не позвали.
Альстед решил, что ночь они проведут в деревне. Ильгар и Унгрен, как старший жрец в отряде, позволили себе оспорить решение Дарующего. Они напирали на то, что в Овраге по-прежнему опасно. Никто не знает, что действительно произошло с земледельцами, кто и как увел их. Но Альстед был непреклонен.
