— Теперь, — сказала княгиня, накидывая на себя широкий мужской плащ и надвигая на самое лицо широкополую шляпу, — проводите меня до улицы; я не уверена, что и среди моих людей нет шпионов, и потому не осмеливаюсь брать с собою свою карету.
Она взяла Орлова под руку и по боковой лестнице провела его к выходу из особняка. В некотором расстоянии от него они расстались — княгиня поспешила к графу Кириллу Григорьевичу Разумовскому, Орлов же отправился разыскивать своих братьев и остальных заговорщиков, чтобы сообщить им о случившемся и дать им план действий. Затем он взял закрытый почтовый экипаж, и когда солнце летнего дня стало опускаться к горизонту, Орлов уже мчался по дороге в Петергоф.
XXII
В то время как Орлов выехал по направлению к Петергофу, по Ораниенбаумской дороге ехала другая почтовая карета, раньше его покинувшая столицу. В ней сидела Мариетта. Она закуталась в плащ, съёжилась на подушках, её бледные губы были плотно сжаты, тёмные глаза налились кровью от всё новых и новых припадков гнева, разгоравшегося в её груди. По временам она отрывалась от своих мрачных размышлений и через окно кареты смотрела на мелькавшие мимо деревья по краям дороги; её охватило нетерпенье, движение повозки казалось ей всё ещё недостаточно быстрым, и она всё чаще и чаще высовывалась из её открытого окна и торопила почтальона ехать поскорее.
Солнце уже склонялось почти к самому горизонту, когда Мариетта наконец достигла ворот Ораниенбаумского дворца, карета остановилась, и часовые, нисколько не колеблясь, пропустили эту молодую, прелестную женщину, спросившую камергера барона Бломштедта, которого весь двор уже знал как любимца Петра Фёдоровича. Лакеи провели её в помещение молодого человека, находившееся близ покоев императора.
Бломштедт, только что окончивший свой туалет и собиравшийся затем отправиться ужинать за императорским столом, возмущённо отпрянул при виде появившейся на пороге и сбросившей плащ Мариетты. Словно желая предупредить её приближение, он протянул ей навстречу руку и холодно и мрачно проговорил:
— Я сожалею, мадемуазель, что обязанности службы не оставляют мне времени выслушивать вас, и к тому же вынужден добавить, что не имею ни малейшего желания разговаривать с вами, тем более что это не могло бы повести ни к чему другому, кроме нового потока горьких упрёков.
— Я здесь не ради себя, — гордо возразила Мариетта. — Не в моём характере молить о любви; я привыкла, чтобы у моих ног вымаливали мою благосклонность… Нет, не это… Меня привели сюда важные и серьёзные обстоятельства. Речь идёт о короне и жизни государя императора, а так как мне известно, что вы — его друг, может быть, единственный среди тех, кто так называет себя, то я и обращаюсь к вам…
— Корона и жизнь государя императора? — испуганно воскликнул Бломштедт. — Кто мог бы угрожать ему?
— Речь идёт не об угрозе, — возразила Мариетта, — может быть, опасность так близка, что уже поздно думать о том, как отразить её. Поручик Григорий Орлов — фаворит государыни императрицы; у него только что был арестован другой офицер его же полка, майор Пассек, так как солдаты не раз упоминали в дышавших изменой речах его имя… Я сама видела, как Орлов, не привыкший трусить, побледнел и задрожал… О, верьте мне! Не думайте в этот момент ни о себе, ни обо мне, думайте лишь о государе императоре. Опасность серьёзна; мне неизвестны нити заговора, но если в нём принимают участие Екатерина и Орлов, то заговорщики уже не остановятся ни пред чем и решатся на всё, тем более что угроза раскрытия заговора придаст им ещё духа. Ведите меня к государю императору, если вы не верите мне; быстрое решение… быстрый, решительный образ действий могут ещё спасти… Я знаю Орлова, и мне известно, на что он способен; прежде всего следует арестовать его, этим будут нарушены все звенья в цепи заговора и, прежде чем они будут соединены вновь, государь сумеет стереть с лица земли всех своих врагов… Я знаю, какое глубокое озлобление царит в частях гвардии, и мне также известно, какой высокий полёт честолюбия обуревает душу Орлова и на какую безумно смелую дерзость способен он тогда, когда дело идёт об осуществлении его гордых надежд или о погибели их.
— В самом деле, в самом деле, — совершенно смутившись, проговорил Бломштедт, вспоминая о своей встрече в тёмном коридоре Зимнего дворца, — императрица и Орлов… это в самом деле может представлять собою настоящую опасность, об этом необходимо довести до сведения императора, и если вы, — прибавил он с вновь возрастающим недоверием, — воспользовались этим предостережением лишь как предлогом к тому, чтобы проникнуть сюда, то сами понесёте и ответственность за это.
— Я принимаю её на себя, — сказала Мариетта, насмешливо пожимая плечами. — Если вы не желаете слушать меня, то я громко крикну на весь дворец, что трон и корона государя находятся в опасности, и буду кричать до тех пор, пока меня не услышат.
— Пойдёмте! — после короткого размышления произнёс Бломштедт. — Я проведу вас к государю, вы должны лично передать ему о том, что видели и слышали.
Он направился по коридору впереди Мариетты и через несколько минут вошёл с ней в кабинет императора.
Пётр Фёдорович в голштинской форме сидел за своим письменным столом, пред ним был развёрнут чертёж. В руках у него было письмо, которое он перед этим читал; он был серьёзнее обыкновенного и, когда барон вошёл к нему, по-видимому, пребывал в глубоком размышлении.
При виде красивой танцовщицы он повеселел, черты его лица прояснились, и, дружески пожимая руку Бломштедта, он воскликнул:
— Я привык, мой друг, что вы приносите мне добрые вести. Отлично, что вы привели с собой эту крошку… сегодня вечером я желаю быть особенно весёлым; я приказал собраться большому обществу, и среди него эти ясные глазки и свежие губки будут особенно у места… Пожалуй, Романовна будет дуться, но ей необходимо привыкнуть к повиновению и учтивости, так как я вовсе не согласен на то, чтобы она сковала меня своими цепями… А вы, мой друг, ведь также не будете очень ревнивы к тому, что я наслажусь ароматом этой прелестной розы? — Он поднялся, обнял плечи Мариетты и скорее галантно, чем пламенно, поцеловал её в обе щёки. — Но что это, мой друг? — продолжал он затем. — Отчего у вас такое смертельно тоскливое лицо? Да и эта крошка смотрит так торжественно-серьёзно…
— Вот эта дама, ваше императорское величество, — ответил Бломштедт, — сообщила мне о деле огромной важности, и я привёл её сюда, чтобы вы лично выслушали её.
— Сообщение огромной важности? — смеясь, сказал Пётр Фёдорович. — Ну, мне очень интересно… Говорите, очаровательная фея!.. Что же, это — какой-нибудь неверный любовник или театральная соперница спугнули с вашего лица улыбку?
— Нет, её спугнула забота о престоле и жизни вашего императорского величества, — произнесла Мариетта таким серьёзным тоном, что император насторожился.
Он повелел ей говорить, и Мариетта коротко и быстро рассказала ему всё, что видела и слышала.
Пётр Фёдорович сначала мрачно смотрел в землю, но затем его лицо стало принимать всё более весёлое и беспечное выражение. Ироническая усмешка тронула его губы.
— Я отлично знаю, что они замышляют погубить меня, — сказал император, — что злейшая из всех моих врагов — Екатерина, которая была моей супругой; но они бессильны привести в исполнение свои изменнические намерения и вскоре будут навсегда обезврежены…
— Умоляю вас, ваше императорское величество, — воскликнула Мариетта, — будьте осторожны!.. Действуйте… поторопитесь раздавить эту змею, прежде чем её ядовитое жало достигнет вас!
— Будьте спокойны, моё дитя, будьте спокойны! — сказал император. — Благодарю вас за ваши сообщения, доказывающие мне вашу преданность… Завтра вы убедитесь, что я умею действовать и что злоба моих врагов не в силах достигнуть меня, сегодня же вы должны повеселиться вместе с нами. Идите к собравшемуся обществу, вскоре и я приду туда, и постарайтесь вернуть свежую резвость своей души, чтобы эти прелестные губы, в настоящую минуту так мрачно сжатые, снова раскрылись в весёлой улыбке.
— Для шуток и смеха ещё будет достаточно много времени, — воскликнула Мариетта, — уничтожьте своих врагов, ваше императорское величество, это важнее всего.
— Уже ночь, и они спят, — нетерпеливо произнёс Пётр Фёдорович, — оставьте в покое этих мечтателей, мы желаем веселиться и наутро приготовить им печальное пробуждение… Ведь я говорю вам, что меч занесён и упадёт на головы виновных. Положитесь на меня!
Он позвонил, приказал позвать камергера Нарышкина и не допускающим возражений тоном велел ему отвести Мариетту к собравшемуся обществу.
Мрачные тучи на красивом лице Мариетты не рассеялись, она колеблющимся шагом последовала за камергером, предложившим ей свою руку, чтобы отвести её в приёмную.
