Солнце матово светило из-за тонких облаков. По обе стороны дорожки были протянуты канаты, вдоль которых медленно шли уставшие люди. Плакали дети. Все больше путников отставало и присаживалось на землю. Другие тяжело тащились дальше.
На недавно возведенной железнодорожной насыпи стоял товарный состав, готовый принять людской поток. Роберт влез в один из вагонов для перевозки скота, на полу валялись охапки соломы. Из прежних попутчиков в том же вагоне оказался только господин в куртке, остальных Роберт потерял из виду. Вокруг него были теперь новые люди, с кем ему предстояло ехать дальше. Прошли часы, пока поезд тронулся с места. Через полуоткрытую дверь в вагон проникали воздух и свет.
— Вот этот господин, — сказал бывший офицер, кивнув на Роберта, — утверждает, что едет из города за рекой.
Люди смеялись. От группы новых пассажиров отделилась молодая дама. Она подошла к Роберту и представилась журналисткой и репортером одной из местных газет. Ее интересовал случай. Роберт ограничился общими словами.
— И у вас действительно такое чувство, — спросила женщина, — что вы общались с мертвыми?
— С умершими, — поправил Роберт. Он, мол, и теперь еще не освободился от этого ощущения.
— Типичный синдром заключенного, — сказала журналистка, обращаясь к попутчикам.
Ему, мол, трудно, сказал он, снова привыкать к жизни. В ней, должно быть, многое изменилось.
Она заговорила об ужасах, пережитых в годы войны. Он, по-видимому, просидел в лагере не меньше десяти лет, предположила она.
— Так долго? — сказал он недоверчиво. А ему казалось, что это длилось как один нескончаемый день. Но могло быть и так, как она говорит. В кснце концов он вынужден был признаться, что потерял всякое чувство времени.
— А нет ли у вас при себе каких-либо фотографий, сделанных во время путешествия? — поинтересовалась журналистка.
Он отрицательно покачал головой.
— Жаль, — сказала она, — все-таки было бы какое-то доказательство.
— О городе за рекой, — сказал он, — все подробно записано в книге, которую я везу с собой.
Когда она попросила показать книгу, он сказал, что все слова еще надо обвести чернилами. Это, мол, подтверждение предвосхищенной реальности.
Она сочла его лгуном. Никаких материалов, посетовала она, ничего, что можно было бы поместить, к примеру, в серии статей "Новая Винета" или "Вести с Фалунских рудников".
Но она попробует, сказала журналистка, сделать небольшое интервью. Она, мол, подписывает свои репортажи именем Беттина. Он вздрогнул при упоминании имени, которое носила его дочь. Ведь и она теперь была взрослой. Правда, внешнего сходства с ней он не находил. Журналистка сказала, что одинаковые имена часто встречаются и молодые девушки все очень похожи друг на друга, что же касается ее отца, то он давно умер.
Его спокойный взгляд смущал ее. Когда поезд на повороте замедлил ход, она проворно выпрыгнула из вагона.
Эта девушка не была его дочерью, он не сомневался в этом. Но она могла быть его дочерью, он встретил ее, чтобы окончательно понять, что он должен вернуться к своей семье, как заблудший отец.
Поезд вяло тащился по его стране.
— Нетерпимое положение, — хмуро пробурчал бывший офицер; он использовал всякую возможность, чтобы выказать свое недовольство, он был как губка, насыщенная недовольством.
Чьи-то искусные руки смастерили две скамьи в другой половине вагона. В стене было вырублено четырехугольное отверстие вроде оконца. В теперешние времена ничего не оставалось делать, как только обустраиваться по-домашнему всюду, где было можно. Группа колонистов в качестве переселенцев и мастеровых искала счастья. Роберт сошелся с ними.
Поезд то стоял, то ехал.
— Мы строим новую жизнь, — сказал один делегат, ехавший на съезд. Какой-то художник нарисовал оптимистические транспаранты. Рыжеволосый прокурист, прежде работавший на камвольной фабрике, занимался теперь тряпьем. Надо, мол, переучиваться с учетом нищеты, говорил он.
В соседнем вагоне разместилась труппа бродячих актеров. Когда люди смотрели на красивые костюмы, они говорили, подталкивая друг друга, что те показывают им жизнь.
Ландшафт, как декорации на заднем плане, проплывал мимо вагона.
К вечеру поезд остановился. Ночью — так сообщили — транспорт стоит. Пассажиры повылезали из поезда и расположились на узкой полосе между железнодорожными путями и откосом. Сбились в группы. Дети пошли собирать хворост и щепки. Женщины принесли воды из колодца с одного сгоревшего крестьянского подворья. Несколько человек ходили к снабженческому вагону за продовольствием. Среди них был и Роберт. Над горизонтом нависли тяжелые тучи. Переход от сумерек к ночи происходил постепенно, не так, как в городе за рекой, над которым небо всегда оставалось неизменным, одного цвета. Краски земли радовали Роберта.
Большинство пассажиров ночь провело в вагонах. Спали на полу, на охапках соломы, ворочаясь с боку на бок. Все поднялись, едва забрезжил рассвет.
Прокурист обнаружил, что у него стянули сапоги прямо с ног. Как человек сметливый и расторопный, он быстро обменял свою порцию супа, который раздали пассажирам, на пару деревянных сабо. Позже, когда поезд уже тронулся, заметили, что отсутствует господин в куртке. Поговаривали, что его (он ночевал не в вагоне) убили.
Пополудни с поезда сошла группа колонистов, чтобы примкнуть к колонне фургонов, которая тянулась вдоль опушки сосновой рощи. Роберт увязался было вместе с ними, но его сочли лишним. И он остался. Зато один из колонистов уступил ему свой гамак. Бывший архивариус подвесил его в углу вагона, который он себе облюбовал.
На следующий день поезд был остановлен на свободном перегоне. Молодым мужчинам и женщинам вручили в руки кирки и лопаты и погнали их на уборочные работы сроком на неделю в одно из близлежащих селений — расчищать завалы развалин и мусора. Никакие протесты не помогли. Только ловким пройдохам удалось отвертеться от работ за пачку табака, которую каждый из них вовремя сумел подсунуть лицам, руководящим работами. Остальные же, застигнутые врасплох, зашагали к месту назначения.
Другие люди заполнили вагоны. Ночью Роберт спал в гамаке. Ему это очень нравилось.
Все реже возникало у него искушение присоединиться к какой-нибудь группе, выходившей на той или иной станции. Сначала он, правда, думал, что прямиком направится к своему прежнему месту жительства. Но уже встреча с журналисткой, назвавшейся Беттиной, поколебала его в этом намерении. Вообще-то он и раньше думал, что оставляет город за рекой не для того, чтобы возвращаться к прежней жизни. Слишком глубоко он был втянут в это существование вне времени, чтобы находить удовольствие в мгновенном, временном. Это был не сон, который можно было разом стряхнуть с себя, не развлекательное путешествие, из которого возвращаются домой, назад, в бюргерское общество.
Мог ли он появиться перед Элизабет и сказать: "Вот я и вернулся!" Могла ли она постигнуть непостижимое! Тут были бы обязательно слезы, а то и немые упреки, ревность, затаенное страдание. Беттина теперь, возможно, служит в какой-нибудь конторе. Эрих, наверное, занялся сельским хозяйством. Я не вернулся, Элизабет, меня здесь вовсе нет, я получил только отсрочку у Сибиллы, дополнительное время, я не знаю, в чем состоит задача, я больше не ваш, старый дом не мой.
Лучше было оставаться исчезнувшим, пропавшим без вести, как прежде. Так было правильнее. Промежуточное царство не отпускало его. Обустроиться в этом вагоне, все время ехать, все время быть в дороге — это больше теперь для него подходило. Невозможно было продолжать жизнь от той точки, на которой он когда-то остановил ее, и делать вид, будто ничего за это время не случилось. Где-то осесть, укорениться, на прежнем ли месте, на новом — это было не для него. Хорошо, что бывали остановки, не только ночью, когда вообще движение останавливалось, но и днем, когда вагон отводился на запасный путь и проходили часы, а то и день-другой, пока его не прицепляли к новому составу; так он имел время предаться размышлениям, побродить, побыть наедине с природой в разные сезоны года и знать, что дорога не кончается, что еще предстоит путь, дальше и дальше.
Роберт ехал по своей стране. Новый день — новый отрезок пути, новая местность, новая земля. Равнина, болота, степь, горы и долы, реки и озера, поросшие лесами округлые вершины холмов. Он ехал. Снова и снова огромные кладбища с покосившимися крестами, вырубленные леса, развалины, кучи щебня и битого кирпича. Покореженные фабричные корпуса, жалкие бараки, переполненные квартиры. Среди завалов кучки людей, сидящих на корточках и тупо смотрящих перед собой. Руины, ничейная земля. Серые толпы бесприютных, армии нищих, которых гнали от дома к дому. Бродяги, мародеры, разбойники.
Порой ему казалось, что земля кругом больна, что жизнь напоминает разоренные опустелые корпуса бесконечного госпиталя, в которых никто уже не может найти свою койку.
