Бодзанта, сидевший рядом с архиепископом, услышав эти слова, взволнованно поднялся с места и проговорил:
– Мы не сумеем этого сделать, несмотря на все наше желание. Я уважаю помазанника Божьего, но должен сказать правду: про него худая слава идет. Ни один отец не отдаст за него своей дочери из боязни, чтобы ее не постигла участь Аделаиды, которая должна была уступить свое место Рокичане. Никакая княжна не пойдет за него, а для королевы не только нужна молодость и красота, но и знатность рода, чтобы нам не пришлось краснеть за ее происхождение.
– Я с этим не согласен, – возразил Богория, – и ручаюсь, что мы найдем княжну. При Казимире наше королевство стало таким, каким оно никогда не было – большим и сильным государством. Надеть такую корону на свою голову – чего-нибудь да стоит.
– Княжну-то мы найдем, – промолвил Спытек, – лишь бы он согласился на этот новый брак.
– А зачем он ему? – возразил Бодзанта. – Он давно уже отказался от надежды на сына. Справедливый Бог его наказывает за смерть моего благочестивого Барички. Он сам отлично знает, что от любовниц будет иметь сыновей, но от жены Господь не даст ему их.
– Бог милостив, – прервал серьезно архиепископ. – Я не теряю надежды… Об этом мы все будем молиться и вы, брат мой, – обратился он к Бодзанте, который сдвинул брови и бормотал:
– Пусть раньше заслужит это, за связь с жидовкой он подлежит церковному отлучению.
Все замолчали.
– Мне кажется, – сказал Спытек, – что если бы мы все стали просить об этом короля, то он согласился бы на новый брак.
– Раньше вы найдите княжну, которая захотела бы пойти за него, –язвительно проговорил Бодзанта. – Вы нигде такой не найдете.
– Полагаю, – ответил архиепископ, – что не наше дело подыскивать и навязывать ему невест. Попросим его, чтобы он женился и избрал себе жену по сердцу.
– Но сердце-то его в когтях жидовки! – рассмеялся Бодзанта.
– Я думаю, что его тянет к ней не сердце, но страсть и плотская любовь, – сказал Сухвильк.
– Говорят, что она не глупа, – злобно подшучивая, сказал Бодзанта. –Когда при красоте да еще и ум окажется, то трудно с этим бороться.
Среди совещающихся снова наступило молчание.
Богория, ничуть не смущенный возражениями, которые он выслушал, снова вернулся к своему предложению.
– Мы все пойдем к нему, – произнес он, – но не затем, чтобы делать выговор и угрожать, а упрашивать будем его. Нам желательно иметь короля, в котором текла бы кровь наших Пястов, поэтому пускай он женится. Станем служить молебны, Господь уже не раз творил для нас чудеса.
– Но не для тех, кто попрал Его права, – возразил Бодзанта. – Милостивые государи, – тут он обратился к Спытку и к светским, – делайте, что хотите. Можете пойти просить, а я не пойду. Я могу молиться о наведении его на путь истины, но, пока он погряз в грехах, я от него отворачиваюсь так же, как Бог и святые покровители нашего королевства отвращают свой лик. Со времени смерти Барички Бог нас беспрестанно карает и бичует мором, гладом и наводнениями, а между тем, до сих пор не уничтожил закоснелости в грехах; чем же мы тут поможем? Остается поступить так же, как Бог, и во имя Его бичевать и суровостью направлять к покаянию. – Хоть с начала-то попробуйте испытать более мягкие средства, – произнес Сухвильк. – Когда терпение и снисходительность исчерпаются…
– Они давно должны были исчерпаться, – сказал Бодзанта.
Богория, как бы не слышал этого разговора и продолжал развивать свою мысль:
– Пойдем к королю…
Тут Сухвильк, дав знак дяде, возвысил голос.
– Для того, чтобы этот шаг увенчался успехом, – произнес он, –следует раньше обдумать, идти ли нам к нему всем вместе, или же поодиночке при всяком удобном случае говорить ему об этом? Король не терпит какого бы то ни было принуждения, которое производит на него обратное действие. Всякий из нас, руководимый любовью к нашему королю и его дому, может и обязан упрашивать его об этом. Все эти отдельные голоса, вместе взятые, произведут действие.
Бодзанта пожал плечами.
– Господа, – произнес он насмешливо, – ручаюсь вам, что, пойдете ли вы все вместе или каждый отдельно, король завтра же будет знать о том, что это решено всеми сообща!!
Ксендз Сухвильк, приняв эти слова на свой счет, покраснел и сказал:
– Ни я, ни ксендз Збышек, ни наш краковский кастелян об этом ему не скажем, а наш епископ, – он указал на Бодзанту, – не пошлет к нему во дворец донесения об этом.
Бодзанта рассмеялся.
– Я не знаю, кто ему передаст и кто всегда ему передает, но знаю только то, что король всегда осведомлен о том, что ему знать не надлежит. – А о чем же королю в своем королевстве знать не следует? – спросил ксендз Сухвильк.
Епископ грозно взглянул на него.
– Вы распространяете пагубное учение! – воскликнул он. – Вы хотели бы, чтобы король в своем государстве один был властен, а мы, духовенство, были его слугами! О том, что мы делаем и предпринимаем, ему не следует знать, и он не должен вмешиваться!
Богория, который все это время молча вертел большой перстень в руке и задумчиво куда-то смотрел, произнес:
– Король признает и уважает власть духовенства и церкви.
– Однако он Баричку велел утопить! – сказал Бодзанта.
– Нельзя в этом его обвинять.
– Как же нельзя, коли он защищал убийц! – кричал непримиримый Бодзанта.
– Ведь с этим злополучным делом уж давно покончили, – произнес Сухвильк.
– Но его не забыли! – живо произнес Бодзанта, – и память о нем никогда не умрет. Кровавого пятна не смоешь.
– Христос велел нам прощать, – сказал архиепископ.
Разгневанный Бодзанта умолк. Вскоре он сделал вид, что хочет уйти, но архиепископ задержал его.
– Нам надо, чтобы и вы согласились, – сказал он, – дайте себя уговорить.
– Здесь вы глава, – с задором ответил Бодзанта, – хотя в моей епархии я пастырь. Что порешите – я противиться не стану, но я не могу изменить своего мнения.
Сказав это, он стал прощаться. Богория, взяв его под руку, проводил с почетом до передней. Все прочие остались и некоторое время молча сидели. С уходом Бодзанты у них как бы бремя скатилось с плеч.
Первым начал говорит Сухвильк.
– Хотя наш пастырь придерживается других взглядов, чем мы, но я уверен, что если с Божьей помощью нам удастся достигнуть того, что мы порешили, он не будет противодействовать и присоединится к нам. Он все еще не может простить королю прежнюю обиду, но он сдастся, наконец.
– И я тоже надеюсь на это, – подтвердил архиепископ, охотно соглашавшийся с мнением своего племянника.
Спытеку и всем остальным нечего было говорить: они охотно приняли проект королевского брака и все те средства, которые могли привести к его ускорению. А так как Сухвильк, который лучше всех знал короля, советовал воздействовать на него в одиночку, то его предложение, как наиболее соответствующее, и было принято.
Богория должен был первым переговорить об этом с королем, а так как он не мог долго оставаться в Кракове, то поехал на другой же день во дворец. В это время там как раз происходила постройка нового здания, и король так интересовался работами, что сам ежедневно все осматривал и обо всем расспрашивал.
Дворец, первоначально построенный еще при отце и затем увеличенный в своих размерах, Казимир хотел сделать если не таким, какой вполне соответствовал бы его большому королевству, то, по крайней мере, сообразно со своим вкусом.
В нем не было удобного помещения для самого короля и достаточного количества больших комнат для приема почетных гостей.
Казимир мечтал о таком дворце, какие видывал в Праге, Будапеште, Вышеграде венгерском, и о таких, которые, по рассказам Вацлава из Тенчина, имелись в иных европейских столицах. Но для этого недоставало каменщиков, строителей, резчиков и других мастеров, которых приходилось выписывать из-за границы. Пришельцы эти, находя достаточно работы в Кракове и в других городах, по большей части оставались жить в стране, и местная молодежь училась у них разным искусствам; король радовался, что не одни чужестранцы работают при его постройках.
Казимир всегда охотно разговаривал с рабочими и мастерами. Поэтому его обвиняли в пристрастии к пришельцам, в особенности, к немцам, которых он слишком много привлек в страну; но он это сделал из любви не к ним, а к стране, в которую они принесли то, в чем она нуждалась.
Когда Богория приехал в замок, Добек Боньча сообщил ему, что король находится при постройке, и предложил провести его туда. Но не успели они сделать несколько шагов, как увидели приближающегося к ним короля, который радостно приветствовал своего любимого пастыря. Казимир был ему благодарен за то, что он до сих пор еще ни разу ни единым словом не обмолвился об Эсфири, хотя по своему положению он мог бы это сделать.
Они вместе вошли во дворец.
– Слава Богу, – произнес архиепископ, – это наше старое гнездо все роскошнее становится. Дал бы Бог, чтобы оно возвеличилось и украсилось нам на радость. Но непристойно королю жить в нем одиноким.
