За время моего отсутствия, клуб ничуть не изменился. Всё те же запахи оружейной смазки и глухое стаккато выстрелов на «дорожках». А вот состав встречающих удивил. Хотя, наверное, чего‑то в этом роде, следовало ожидать, да… Поднявшись в приёмную и не обнаружив там ни единой живой души, я прислушался и, учуяв в кабинете Брюхова чьё‑то присутствие, осторожно шагнул к двери.
— Кирилл, проходи, не мнись на пороге. — Раздавшийся из приоткрытой створки голос, заставил меня удивлённо хмыкнуть.
— Михаил? Хм… Отец Илларион, вы ли это? Вот уж, кого не думал здесь встретить! — Покачал я головой, одновременно пожимая руку Прутневу. Священник же, в ответ, устало улыбнулся. Я, и правда, еле его узнал. Без «формы», это совершенно другой человек… и в этом оружейном «раю» он смотрится куда уместнее, чем у аналоя, честно говоря.
— Добрый день, Кирилл. — Знакомым мне тихим, но сильным голосом, пророкотал священник. — Я, как видишь, не «при исполнении», так сказать, так что обращайся ко мне мирским именем. Севастьян.
— Илларион, Севастьян… Ладно. — Пробормотал я, и утвердительно кивнул, подтверждая, что исполню просьбу… Михаил, тем временем, устроился за большим круглым столом, и демонстративно отодвинул соседнее со своим, кресло.
— Присаживайся, Кирилл. Подождём остальных, они обещали быть с минуты на минуту. — Проговорил Прутнев.
Брюхов, Прутнев, Гдовицкой, от… Севастьян… Это был форменный вынос мозга. Сначала, вся эта компания дружно каялась, что дескать, «не уследили», «виноваты» и «никогда впредь». А потом, когда я уже устал от этого словоизлияния, принялись обхаживать меня, словно гусары институтку.
— Сейчас взорвусь. — Честно предупредил я, когда Прутнев пошёл на третий круг в своих обещаниях поддержки и помощи от клуба «эфирников». Михаил тут же заткнулся и, переглянувшись с Севастьяном — Илларионом, развёл руками.
— Вот, объясните мне, только честно, какого… вы в меня вцепились? — Вздохнул я. — Михаил, у вас полное училище «эфирников», вам мало? Владимир Александрович, а вам какое дело до моих отношений с клубом? Про господина полковника уже не говорю, но Севастьян… вам‑то я на кой сдался?!
Все четверо замолчали и начали переглядываться. Первым не выдержал Брюхов.
— А я предупреждал, что надо прямо сказать. Мои дочки знают, что советовать. — Буркнул он. Гдовицкой согласно хмыкнул. Севастьян же, только руками развёл, глядя на Прутнева.
— Ладно. Согласен. — Вздохнул Михаил, откидываясь на спинку кресла. — От… Севастьян, расскажешь?
— Почему бы и нет. — Пожал плечами тот и повернулся ко мне. — Кирилл, ты помнишь, во время нашей предыдущей встречи, я просил тебя съездить на рождественских каникулах, в Аркажский монастырь?
— Помню, разумеется. — Кивнул я. — Собственно, я так и намеревался поступить, несмотря на… определённые разногласия возникшие между мной и вашим клубом.
— Я же говорил! — Прогудел Брюхов. — Тьфу на вас, интриганы доморощенные. Что, трудно было в лоб спросить?
На этот раз, во взглядах Прутнева и отца Иллариона явно промелькнуло смущение. Нет, вот это надо же, потратить столько времени, ради такой ерунды, а?
— Спасибо, Кирилл. И извини за этот… балаган. — Справившись с собой, проговорил Севастьян — Илларион.
— Да ладно, чего уж там… Но, если это единственная причина, по которой вы меня пригласили, то…
— Как это, единственная? А абонемент?! Я, знаешь ли, не привык получать деньги ни за что. — Фыркнул полковник. — Оплатил, так будь добр… пользуйся. Кстати, господа, а не пойти ли и нам пострелять, а?
Присутствующие переглянулись и, дружно кивнув, стали выбираться из‑за стола. Отказываться от предложения Брюхова, никто и не подумал. Дурдом.
А внизу, нас уже ждал Сергей — инструктор с дочерьми Брюхова. Вот только, когда вся эта гоп — компания направилась в оружейку, именно он и преградил мне дорогу.
— Подожди, Кирилл. Тут, кое‑кто тебе подарочек передал… точнее, не подарок, а… — Тут Одоев понял, что запутался, и махнул рукой. — Ладно, в общем, держи, сам поймёшь.
Рядом тут же нарисовалась Татьяна и, с улыбкой протянула мне небольшой, но увесистый чемоданчик. Поблагодарив девушку, я принял «подарок» и, заинтригованный тут же его открыл. На пористой формованной подложке, красовались, два знакомых воронёных ствола, с парой сменных и явно набитых под завязку трубчатых магазинов и не менее знакомый браслет — коммуникатор. Рюгеры… мои рюгеры! За — ме — ча — тель — но!
— Там ещё письмо должно быть. — Тихо проговорила дочка Брюхова, заглядывая в чемодан через моё плечо. Интересно, это кто же мне пишет?
Настасья шикнула и оттащила сестру в сторону, едва заметила, что я разворачиваю приложенное к рюгерам послание. О как… Владимир Демидович Пенко… Это, кто ж такой‑то?
Пробежав взглядом послание, я понимающе кивнул. Вот, теперь ясно. Тот самый господин майор, что сначала запер меня в том чёртовом «кубике», а потом из него же и выпустил. Сожаление выражает, значит… Ла — адно. Встретимся как‑нибудь, поговорим… о сожалениях. Я смял письмо и, сунув его в карман куртки, тряхнул головой. На фиг, всё это. Не время…
* * *
Маленький двухместный экраноплан, сверкающий, словно ёлочная игрушка, сошёл с заснеженного речного русла и, скользнув по выкату, понёсся прямо через поле в сторону теряющихся на фоне снежной белизны, невысоких кряжистых стен древнего монастыря. В считанные минуты преодолев снежные заносы, дорогая машина замедлила ход и мягко опустившись на снежный наст, замерла в считанных метрах от широкого зева ворот, в тени древнего надвратного храма Симеона Столпника.
Хлопнула пассажирская дверь, вынырнувший из затемнённой кабины экраноплана, человек махнул рукой и шустрая машинка, в тот же миг взвыв двигателем, лихо развернулась на месте и, обдав пассажира снежным облаком, умчалась, словно её и не было.
Молодой человек посмотрел вслед удаляющемуся сверкающему зеркальным покрытием аппарату и, покачав головой, повернулся лицом к монастырю. Он как раз шагнул под своды широкого зева ворот, когда над землёй пронёсся глубокий и сильный колокольный звон…
— Ну надо же, словно самого государя встречают. Только процессии святых отцов не видно… Замешкались, очевидно — Фыркнул себе под нос молодой человек, шагая на вымощенный брусчаткой, чисто выметенный двор монастыря. И тут же ухмыльнулся, заслышав доносящиеся со стены шаги спешащего… послушника, что ли?
Вот, он скатился по крутой лестнице и, выйдя во двор тут же замедлил шаг, демонстрируя неспешность. Забыл, очевидно, как по деревянным ступеням сапогами грохотал.
Послушник, оказавшийся парнем едва ли на пять — шесть лет старше гостя, оказавшись рядом с ним, еле заметно откашлявшись, старательно пробасил приветствие и, выслушав ответ, поинтересовался, чего ищет путник в их обители в столь поздний час. Но ответить гость не успел. Вместо него это сделал, неизвестно откуда появившийся сухонький старичок в грубой рясе.
— Не ко времени спрашиваешь, Илюша. — Вот и стало понятно, кого пытался изобразить покрасневший послушник. — Иди, иди. Исполняй послушание.
— Благослови, отче. — Дождавшись, пока монах отведёт острый взгляд от удаляющегося послушника, проговорил гость, склонив голову.
— Бог благословит. — Монах положил руку на плечо молодому человеку. — Идём, тебя уж заждались.
— Уверены, что меня, отче? — Спросил тот.
— Уверен, Кирилла, уверен. — Покивал с лёгкой усмешкой старик и махнул рукой в сторону появившихся из‑за угла древнего храма монахов. Рослых таких детинушек… — Видишь, все глаза уж проглядели, все жданки прождали… Идём.
Молодой человек, услышав последние слова монаха, напрягся, но… коснувшись Эфира, тут же расслабился, под понимающий хмык старика. И не стал нервничать, даже когда иноки в явственно потрескивающих на их телесах рясах, как‑то незаметно взяли гостя и сопровождающего его старика в «коробочку» и отконвоировали, иначе не скажешь, к длинному и приземистому строению с узкими и маленькими, глубоко утопленными в толстую каменную кладку, окнами, больше похожими на бойницы. Поднявшись на второй этаж по крутой и узкой, жутко неудобной, зажатой в каменные тиски лестнице, «охранники» замерли в самом начале длинного коридора, да так и остались там стоять. А старый монах, по прежнему, не снимая ладони с плеча гостя, повёл его к одной из низких и массивных, обитых железом дверей. Постучал свободной рукой по железному переплёту и, отпустив плечо молодого человека, вдруг улыбнулся.
