Я лежал в полудреме и наблюдал сквозь бойницу в стене, как черная трансильванская ночь сменилась на серый рассвет. Раздался лёгкий стук в дверь, потом ещё раз. Я поднялся, чертыхаясь, и подошел к двери почти с уверенностью, что там окажется Йонел с целым табором обнаженных цыганок.
— Какого дьявола?
С другой стороны раздался знакомый мелодичный смех.
— Дьявол — это я, Елизавета.
— Матерь божья, Лизерль, какого черта тебе нужно в такой час?
— Позволь мне войти, мы не можем так разговаривать.
Я надел халат, а потом со всей осторожностью открыл дверь. Передо мной стояла она, улыбающаяся и свежая как утренняя роса, в элегантном зеленый жакете из лодена и плотной твидовой юбке, фетровой шляпе с пером и прогулочных ботинках.
Несмотря на неурочный час, не стану отрицать, она выглядела чрезвычайно привлекательно. Она вошла, и я закрыл за ней дверь.
— Лизерль, это такая изысканная шутка с твоей стороны? Пожалуйста, скажи мне, потому что ночью я очень плохо спал, и боюсь, что мое чувство юмора слегка притупилось.
Она положила холщовый рюкзак на стол.
— Давай, Отто, дорогой, одевайся. Мы идем на прогулку.
— На прогулку? Ты в своем уме? Который час, бога ради?
— Половина пятого утра, и мы идем в горы. — Она улыбнулась, и её темно-зеленые глаза сверкнули. — Правда, герр командир, я и подумать не могла, что выдающийся капитан австро-венгерской подводной лодки будет так волноваться, что его разбудили до рассвета.
— Но прогулка по горам, в такой час...
— Дорогой, или прогулка, или проведешь остаток дня с моими родственниками. Теперь ответь мне честно, что бы ты предпочел?
Я согласился, что предпочел бы гулять по горам, если понадобится, и босиком. Попросил ее выйти, вымылся и побрился, оделся и натянул подбитые гвоздями форменные ботинки. Она вручила мне охотничье ружье "на случай, если встретим медведя", и мы прошли через ворота, как раз когда поднимались слуги, чтобы начать дневную службу в замке. Они нас не заметили.
Должно быть, мы производили странное впечатление, когда взбирались по горной тропе через лес: стройная, симпатичная молодая женщина, но с венгерско-латинской внешностью, возможно, английская гувернантка на отдыхе в Швейцарии, в сопровождении военно-морского лейтенанта в галстуке-бабочке и накрахмаленной рубашке. Но поблизости не было никого, кто бы мог заметить несоответствие в нашем облике. Тропа уходила высоко вверх по склону горы, и не прошло и часа, как мы уже сидели под кронами деревьев, ели на завтрак бутерброды с салями и варили кофе в армейском котелке над костром из хвороста. Я обнял Елизавету за талию. Мы сидели под первыми лучами утреннего солнца, наблюдая, как клочья тумана рассеиваются со склонов под нами. Далеко внизу виднелся замок Келешвар, взгромоздившийся на уступе скалы.
— До чего же они ужасны, правда? — через некоторое время сказала она.
— О ком ты, любимая?
— О Келешваях, глупыш. О ком же еще?
— Прости, не могу согласиться с тем, что приемная семья моей будущей жены ужасна, даже если это правда.
— Весьма дипломатично. Да, отдаю им должное, они взяли меня и Ференца, когда погиб папа, и сделали для нас всё, что могли. И я даже люблю их по-своему, по крайней мере, тетю Шари и дядю Шандора. Но все-таки каждый вечер благодарю Господа, что выросла за границей, а когда началась война, сумела удрать в Вену, потому что если бы я провела всю жизнь здесь, то стала бы такой же кошмарной, как и они.
Она резко повернулась ко мне, ее горящие глаза встретились с моими.
— Скажи-ка, вчера вечером они прислали тебе девушку?
— Что?.. Да, нечто подобное произошло.
— И что же, ты...
— Боже ты мой, конечно же нет! Да за кого ты меня принимаешь?! Я выставил бедняжку за дверь и грозился сломать шею дворецкому твоего отца. Но скажи ради бога, это что, традиция замка Келешвар — присылать гостям посреди ночи обнаженных девиц?
Елизавета вздохнула.
— Да, боюсь, что так. И не только гостям. Болван Миклош называет это "попользоваться деревенскими девицами".
— Ясно. А как на это смотрят деревенские мужчины? Надо думать, у девушек есть отцы, братья и возлюбленные.
— Они ничего не могут с этим поделать. По крайней мере, так было раньше, но теперь, похоже, всё начинает меняться. Ты знаешь, что у Миклоша был старший брат?
— Нет. И что с ним сталось?
— Это было года четыре назад. Он "попользовался" одной деревенской девушкой, и ее жених однажды вечером набросился на него из засады с лопатой. Подкрался сзади и рассек голову пополам до самого подбородка.
— Блестяще. Жаль, что он не поступил так же и с Миклошем. Его схватили?
— Нет, он сбежал. И поэтому жандармы схватили его брата и повесили в тюрьме Кронштадта после десятиминутного суда на венгерском без переводчика. Дядя Шандор и другие судьи сказали, что даже если бы он этого не делал, то вполне мог бы, только дай ему малейшую возможность. И конечно, это правда.
— Чудесно. Теперь я понимаю, почему ты не хочешь здесь находиться.
Мы затушили костер и продолжили взбираться через лес. Елизавета шагала впереди, изящно покачивая бедрами, я шел за ней следом с карабином и рюкзаком. Мы поднимались вверх, пока дубовый и буковый лес не сменился сосновым и березовым. Затем совершенно неожиданно мы оказались на краю большого луга на вершине горного хребта, думается мне, на высоте около двух тысяч метров.
— Великолепно, не правда ли? — сказала Елизавета, немного задыхаясь в разреженном воздухе. — Мы с Ференцем раньше часто приходили сюда детьми, когда убегали из замка. Давай отдохнем немного. Становится теплее.
На солнце было удивительно жарко. Я постелил свой китель, а она сняла жакет, легла на спину и закрыла глаза, наслаждаясь солнечным теплом. Я прилег рядом на локте, восхищаясь безмятежным совершенством ее лица: такого изящного, но без всякого намека на хрупкость. Она приоткрыла один глаз и улыбнулась мне.
— Расскажи мне что-нибудь. Я так люблю, когда ты со мной разговариваешь.
Она взяла мою руку и положила себе на грудь, маленькую и упругую под блузкой. Нравы царили пуританские, и это было самое большее в плане физической близости, на что мы отваживались до сих пор.
— Ах, Отто, почему не всегда так? Никакой войны, подводных лодок, никаких ран, которые нужно бинтовать; только мы вот так навечно.
— Да. Но полагаю, это желание никогда не сбудется. В мире всегда предостаточно боли, и нам обоим придется вернуться в него послезавтра.
Она помолчала некоторое время, потом вдруг спросила.
— Скажи мне, Отто... почему ты должен вернуться?
