Мы утверждали , что если бы человек просто не хотел больше участвовать в войне, то отрубил бы несколько пальцев, вместо того чтобы сознательно заполнить гальванический элемент концентрированной серной кислотой и затем держать в ней руку около пятнадцати минут, пока она чуть не растворилась, не обращая внимания на боль. Но в Австрии 1916 года даже признанного безумным ждала незавидная судьба. Беднягу отправили в сумасшедший дом для военных в Брюнне, вдали от жены и детей. Нам с Легаром удалось навестить его несколько месяцев спустя, после многочисленных взяток, но он не узнал нас. Он умер от отчаяния в канун Рождества 1917 года. Милосердный Боже, упокой его душу с миром.
Глава четырнадцатая
Сотворение герояКак вы можете себе представить, этот жуткий инцидент погрузил нас в уныние. Я старался не высказываться по этому поводу, а другие очевидцы поклялись хранить тайну из страха, что это подорвет боевой дух команды, но всё же вскоре по Поле расползлись слухи, будто старший унтер-офицер U-13 свихнулся и искалечил себя каким-то особо жестоким способом: кастрировал кусачками по одной версии, или, по данным других хорошо информированных источников, выдавил себе глаза. На лодке царила атмосфера тревоги. В это время мы загружали топливо и торпеды для следующей вылазки к итальянскому побережью, назначенной на 27 июня, но отложенной на два дня, пока я не смог одолжить нового таухфюрера с другой "окарины".
Это был некий Шпенглер, как мне сказали, очень надёжный и опытный, хотя ему ещё не исполнилось и тридцати.
Само по себе наше патрулирование не представляло особенной опасности - обычная четырёх-пятидневная вылазка с целью помешать прибрежному судоходству, на этот раз - в неглубоких водах устья реки По, на широтах от Равенны до Кьоджо, южнее входа в венецианскую лагуну. Однако мы получили строгие инструкции — не заходить севернее широты Кьоджо ради собственной безопасности, поскольку между Венецией и мелководьем, известным как отмель Кортеллаццо, будет работать немецкая подлодка-минзаг [39].
За несколько дней до того я нанёс визит на эту субмарину по приглашению её командира, капитан-лейтенанта Брайсхаупта. UC-8 оказалась очень похожей на мою U-13, с той единственной разницей, что вместо торпед она несла двенадцать мин в шести вертикальных шахтах перед боевой рубкой. Мины сбрасывались из нижней части шахт, двигаясь вниз под воздействием бетонного груза.
Когда мина падала на дно, специальная пробка постепенно растворялась, давая возможность мине подняться к поверхности, как шарик на верёвочке, насколько позволял якорный канат. Во всяком случае, такова была теория, но, по словам Брайсхаупта, на практике не всё всегда проходило столь гладко — иногда растворимая пробка таяла слишком быстро, из-за чего мина всплывала под лодкой, иногда мины взрывались внутри шахт, в частности, последние одна или две, когда лодка уже становилась легче и начинала раскачиваться. В конце концов, мне стало понятно, что минирование с борта подлодки типа UC — дело опасное, и кроме того, судя по несчастному Брайсхаупта, службу эту в германском военно-морском флоте обычно поручали далеко не самым лучшим или не слишком смышлёным офицерам.
Тем же вечером мы вышли в море из Бриони и подошли к берегу у самого южного рукава По. Мы держались на поверхности всю ночь — опасность встречи с патрульными кораблями у этой береговой линии, заболоченной и полной илистых отмелей, была невелика. С рассветом мы направились на север. Ранним утром на воде лежал густой белый туман, поднимавшийся из болот в дельте реки. Однако высота его составляла всего четыре-пять метров, так что наблюдатель, находящийся сверху, на опоре, поддерживающей трос для отклонения мин, мог следить за залитым солнцем молочно-белым морем. Около шести утра от него поступил сигнал:
— Вижу парус, пятнадцать градусов по правому борту.
На расстоянии около восьмисот метров из ровного, ватного ковра тумана выступали мачты и паруса маленькой бригантины, мягко зависая в неподвижном раннем утреннем воздухе. Мы сблизились с судном в тишине, используя электродвигатель на самом малом ходу, и когда проскользнули под носом парусника, я ухватился за снасти бушприта. За мной шли двое вооруженных матросов. Несколько секунд спустя с пистолетом в руке я спрыгнул на палубу бригантины, как раз вовремя, чтобы наткнуться на шкипера и команду, выглядывающих в изумлении из люка полубака. Я поздоровался с ними по-итальянски, представившись линиеншиффслейтенантом Прохазкой, офицером императорского и королевского военно-морского флота, и попросил просмотреть судовые документы, пока мои люди обыскивали трюм.
Судно "Сальваторе Пескара" водоизмещением сто пятьдесят восемь тонн с командой из десяти человек, груженое конскими бобами и другими товарами, шло из Римини в Венецию. Капитан и помощник переругивались со мной, взывая ко всем святым и утверждая, что они простые и невинные гражданские лица (что было правдой); что война не их дело (что, к сожалению, тоже было правдой); и что они давние поклонники императора Франсиско Джузеппе (что, конечно, было ложью). Но и они, и я знали, что в этом случае действует морское право относительно захвата призов. Я принес извинения, но сообщил, что у них есть десять минут на сборы личных вещей и пересадку в шлюпку. Солнце уже стояло высоко, и туман быстро рассеивался.
Так обычно поступали с деревянными парусниками. Конечно, тратить на них торпеду было излишне, и мне не хотелось топить их из пушки - это занимало много времени и могло поджечь судно, предупреждая других потенциальных жертв держаться подальше и, возможно, привлекло бы внимание эсминцев к облаку дыма. Нет, мы использовали десятикилограммовый заряд тротила, установленный на киль посередине судна. Мы подожгли фитиль и перелезли через борт на U-13, которая сразу отошла на безопасное расстояние. Для нас, моряков, гибель парусника всегда представляет собой печальное зрелище. Раздался приглушенный "бум!", и море под корпусом бригантины вспенилось белыми пузырьками.
Она слегка прогнулась в средней части, когда ей перебило хребет, потом начала оседать по центру. Шпангоуты визжали и стонали, снасти лопались, и рангоут падал, а бизань- и грот- мачты подались навстречу друг другу. Судно несколько секунд покачивалось, как бы желая попрощаться с солнечным светом, а потом потонуло в клубке такелажа и парусов. Шкипер и экипаж молча стояли в своей лодке, угрюмо наблюдая, как их дом и средство к существованию исчезает под волнами. Потом итальянцы с опаской посмотрели на нас. Я крикнул, чтобы они бросили нам фалинь, и мы отбуксировали их на несколько миль к побережью. Когда мы отдали конец, они пришли в себя и стали поносить нас, обзывая свиньями, ворами, разбойниками и другими эпитетами, подкрепляя все плевками и неприличными жестами. Бедняги: я чувствовал бы себя точно так же.
