Павел. Ну, дела.
Сеничка (гимназист 6 класса, входит). Вот у вас какое заседание здесь. О чем это?
(Нина рассказывает.)
Сеничка (еще с большим удовольствием). Мало того, что за ноготь. В Париже танцовщица застраховала ногу за 200 000. Значит, если свихнет и не может работать.
Лакей. Это те, что, с позволенья сказать, без порток ногами работают?
Павел. Ну уж и работа, как не платить деньги!
Сеничка. Да ведь не всякий может, да и сколько лет училась.
Павел. Чему училась-то? Добру или как ногами вертеть?
Сеничка. Ну, ты не понимаешь. Искусство — великое дело.
Павел. А я думаю, пустяки одни, с жиру дурашные деньги платят. Кабы деньги так, как нам, доставались горбом, этих бы ни плясунов, ни песенниц не было бы. А то им и вся цена-то грош. Ну, да что.
Сеничка. Что значит необраз[ование]. Для него и Бетховен, и Виардо, и Рафаэль — всё вздор.
Наташа. А я думаю, он правду говорит.
Нина. Пойдем, пойдем.
НАУКА
Два гимназиста: реалист и классик, и два близнеца, братья классика: Володя и Петруша, 8 лет.
Реалист. Зачем же мне и латинский и греческий, когда всё, что есть важного, хорошего, всё уже переведено на новые языки.
Классик. Никогда не поймешь Илиаду, если не будешь читать ее по-гречески.
Реалист. Да мне и вовсе читать ее не нужно. Да и не хочу.
Володя. А что такое Илиада?
Реалист. Сказка.
Классик. Да, но такая, какой другой нет в мире.
Петруша. Чем же она так хороша?
Реалист. Да ничем, сказка как сказка.
Классик. Да, только настоящего понимания древности никогда не достигнешь, если не будешь знать этих сказок.
Реалист. А по-моему, это такое же суеверие, как то, что называется законом божиим.
Классик (горячась). Закон божий ложь и вранье, а это история и мудрость.
Володя. Разве закон божий вздор?
Классик. И что вы тут сидите. Ведь вы ничего не понимаете.
Оба (обиженно). Отчего же не понимаем?
Володя. Может быть, лучше вашего понимаем.
Классик. Ну, хорошо, хорошо, только не мешайтесь в разговоры, сидите смирно. (К реалисту.) Ты говоришь, что нет приложения к жизни древних языков, да ведь то же самое можно сказать и про бактериологию, и про химию, и про физику, и про астрономию. На что тебе знать о расстоянии звезд и их объеме и все эти никому ни на что не нужные подробности.
Реалист. Почему ненужные, очень нужные.
Классик. На что же?
Реалист. Как на что. На всё. А мореплавание?
Классик. Это и без астрономии.
Реалист. Но зато практическое приложение к земледелию, к медицине, к промышленности...
Классик. Да что же, эти самые данные прилагаются и к бомбам, и на войнах и [у] революционеров. Если бы эти знания делали бы то, чтобы люди лучше жили...
Реалист. А разве от вашей науки люди лучше делаются?
Володя. А какие науки, от каких люди лучше делаются?
Классик. Я говорил тебе, не мешайся в разговор с большими. Всё и говоришь глупости.
Володя и Петруша (в один голос). Ну, глупости, не глупости, а только какие науки, чтобы жить хорошо?
Реалист. Таких нет. Это сам всякий для себя делает.
Классик. Ну что ты с ними разговариваешь, ничего они не понимают.
Реалист. Нет, отчего же. Этому, Володя, Петруша, в гимназиях не учат.
Володя. А этому не учат, так и не надо учиться.
Петруша. Мы вырастем большие, не станем учиться тому, что не нужно.
Володя. А будем сами жить лучше.
Классик (смеется). Вот так мудрецы, рассудили.
СУД
Крестьянин, его жена и кума, Федор — сын, 19 лет, Петька — другой [сын], 9 [лет].
Отец (входит в избу, раздевается). Ну и погодка, насилу добрался.
Мать. Рази ближний свет. Верст, я чай, 15 будет?
Отец. И все 20. (К сыну Федору.) Убери поди мерина-то.
Мать. Ну что же, на нашу руку присудил?
Крестьянин. Черта с два присудил. Ничего толков нет.[81]
Кума. Да в чем, куманек, дело-то, я не разберу.
Крестьянин. А в том дело, что захватил Аверьян мой огород и владает, а я концов не найду.
Жена. Уж 2-й год судимся.
Кума. Знаю, знаю. Как же, тогда постом-то в волости судились. Мой сказывал, тебе присудили.
Крестьянин. То-то и дело, а Аверьян земскому подал. А земский возьми да и поверни опять всё дело назад. Я к судье. Судья мне присудил. Надо бы конец, так нет, опять ему присудили. Тоже судьи!
Жена. Ну как же теперь быть?
Крестьянин. А так же, не дам я ему своего, на вышний суд подам. Я уж и аблаката подговорил.
Кума. А ну как и в вышнем суде на его руку потянут?
Крестьянин. Еще выше подам. Хоть последнюю корову просужу, а не поддамся толстопузому дьяволу. Будет меня знать!
Кума. Ох, горе, горе суды эти. А ну как и эти ему присудят?
Крестьянин. Царю подам. Пойти сена мерину дать. (Уходит.)
Парень 9 лет. А коли царь присудит, тогда кому подавать?
Жена. Да уж после царя некому.
Парень 9 лет. Отчего же они так судят, одни за Аверьяна, другие за тятьку?
Мать. Должно оттого, что сами не знают.
Парень 9 лет. Так зачем их и спрашивать, коли они не знают?
Жена. А затем, что никому не хочется своего отдавать.
Парень 9 лет. А я, когда вырасту, так так буду делать: если поспорю с кем об чем, так кинем жребий, кому достанется. Кому выйдет — и конец. Мы так завсегда с Акулькой делаем.
Кума. А что же, кума, пожалуй что сходнее так-то, пра. Без греха.
Жена. Как есть. Что из-за этого истратили, и огород того не стоит. Ой, грехи, грехи!
СУД УГОЛОВНОГО
Ребята: Гришка 12 [лет], Семка 10 [лет], Тишка 13 [лет].
Тишка. А затем, что не залезай в чужой закром. Вот посадят в тюрьму, другой раз и побоится.
Семка. Да хорошо, как за дело, а то дед Микита сказывал, Митрофана вовсе понапрасну посадили.
Тишка. Как же понапрасну. Что ж, ему. кто зря присудил, ничего не будет за это?
Гришка. Тоже по головке не погладят. Если не по закону судить, тоже накажут.
Семка. А кто же накажет?
Тишка. А кто выше его.
Семка. А кто выше его?
Гришка. Начальство.
Семка.[82] А коли и начальство ошибется?
Гришка. На то и еще выше есть. И тех накажут. На то и царь есть.
Семка.[83] А если царь ошибется, тогда кто его накажет? Гришка. Кто накажет, кто накажет? Известно...
Тишка.[84] Бог накажет.
Семка.[85] Так ведь бог и того накажет, что корову украл.[86] Так пускай бы бог и наказывал один всех, кто виноваты. Бог уж не ошибется.
Гришка. Видно, нельзя так.
Семка.[87] Отчего?
Гришка. Оттого...
[СОБСТВЕННОСТЬ]
Старик плотник чинит перила балкона. Семилетний барчук смотрит, любуется на работу плотника.
Барчук. Как вы хорошо работаете. Вас как звать?
Плотник. Нас как звать? Звали Хролкой, а нынче уже Хролом, да еще Савичем величают.
Барчук. Как вы хорошо работаете, Хр[ол] Сав[ич].
Плотник. Работать так уж хорошо. Зачем же плохо работать?
Барчук. А у вас есть балкон?
Плотник (смеется). У нас! У нас, паренек, такой балкон, что этот ваш никуда не годится. У нас балкон без окон. А войдешь, иди вон. Вот какой у нас балкон.
Барчук. Вы всё шутите. Нет, точно. Я спрашиваю. Есть у вас такой балкон? Я серьезно спрашиваю.
Плотник. Эх, паренек голубчик, балкон! Какой у нашего брата балкон! Нашему брату дай бог крышу над головой. А то балкон. С весны затеял строиться. Старую сломать — сломал, а новую всё не доведу. И теперь без крыши стоит, преет.
Барчук (удивленно). Отчего же?
Плотник. Вот и отчего же. А оттого, что силы не хватает.
Барчук. Да как же силы не хватает. Ведь вот вы нам работаете.
Плотник. Вам-то работаю, а себе не могу.
Барчук. Отчего? Я не понимаю, растолкуйте мне.
Плотник. Вырастешь, молодчик, поймешь. На вас работаю, а на себя нельзя.
Барчук. Отчего?
Плотник. А оттого, что лесу надо, а его нет, купить надо. А купила-то и нет. Вот у вас поработаю, мамаша заплатит, ты ей скажи, чтобы побольше заплатила, я в рощу поеду, осин пяток на верх возьму, тогда и крышу доделаю.
Барчук. А у вас разве своего леса нет?
Плотник. У нас леса такие, что три дня иди, конца не найдешь. Одно горе — не наши.
Барчук. А вот мамаша говорит, что ее больше всего наш лес мучает, все неприятности у нее от леса.
Плотник. В том-то и беда. У мамаши неприятности оттого, что леса много, а у меня неприятность оттого, что нет его ничего. Ну, с вами разболтался, работу забыл, а нашего брата не хвалят за это. (Берется за работу.)
