Весной 1919 года при освобождении Перми бронепоезд своим огнем уничтожил все якобы кулацкие села возле железной дороги. Отряды из китайцев и латышей при поддержке броневиков совершили глубокие рейды от железной дороги и уничтожили крестьянское население ста восемнадцати деревень, включая женщин и детей.
Летом 1919 года на Южном фронте экипаж бронепоезда оставил свои кровавые следы в северных казачьих районах. Орудийным огнём уничтожены крупные станицы: Тиглинская, Берсовая, Тулиш, Загладная, Мирошниковская. Лишь спустя шесть лет, в 1925 году, в них снова появилось мирное население.
Осенью 1920 года бронепоезд активно участвовал в подавлении крестьянского восстания вотяков на Южном Урале. Уничтожил 8500 вооруженных кулацких контрреволюционеров. Взял в заложники около 18 000 женщин и детей из семей восставших крестьян. Часть из них поместили в концлагерь под Оренбургом. Другая часть расстреляна.
Вагон качнуло. Фрунзе окончательно вернулся к крымской действительности. Донёсся приглушённый стук буферов. Лязгнула вагонная сцепка. Сквозь стенки перегородок послышался приглушённый рокот электростанции. Прошла какая-то минута, и вспыхнули электрические лампочки. После света керосинки электрический свет больно ударил по глазам. Фрунзе отвязал вертикальную штору, и она, раскрутившись из рулона, точно отсекла жуткую крымскую ночь за окном. Загасил не нужную больше лампу. Ещё раз оглядел вагон. Взгляд остановился на книжной полке. Читать ему приходилось урывками. «Сейчас свободного времени будет больше. Кое-что надо будет перечитать», – подумал Михаил Васильевич. На полке крайней справа стояла небольшая серенькая книжка. Название на корешке отсутствовало, и никто никогда не догадался бы, что, в отличие от других книг по военному делу и военной истории, эта книга художественная и принадлежит она перу Пушкина.
Само же появление на полке романа «Капитанская дочка», как ни странно, было связано с личностью Тухачевского. Фрунзе не то чтобы подражал своему бывшему подчинённому. Нет. Скорее Михаил Васильевич перенимал полезные, по его мнению, привычки и привязанности бывшего поручика. Он, помнится, сильно удивился присутствием в библиотеке Тухачевского пушкинской «Истории пугачёвского бунта». Случилось это на Урале. И книга оказалась раскрытой. На удивлённый взгляд командующего фронтом командарм Тухачевский тогда вдруг сказал, поглядев в окно вагона:
– Со времён Пугачёва в этих краях не было войн. И вот снова война. И снова гражданская.
Фрунзе запомнил слова Тухачевского. Решил при случае заглянуть в «Историю». И вот, в очередной раз покупая книги, спросил у продавца именно о ней.
– Должен признаться, – ответил продавец, – «Истории бунта» не имеем. Вы, кстати, не первый спрашиваете. Могу предложить «Капитанскую дочку». И автор и события те же, но читается не в пример увлекательнее.
Фрунзе не один раз читал произведение, но зачем-то прямо в магазине наскоро его полистал. Улыбаясь, задержался на пушкинских строках про перешедшего на сторону Пугачева литературного и выдуманного поручика Швабрина, который, впрочем, имел прототипом реального офицера по фамилии Шванчич. Параллель с перешедшим на сторону советской власти поручиком Тухачевским показалась более чем забавной.
И вот сейчас вспомнившийся разговор со Сталиным и мысли о Тухачевском перепутались с мыслями об офицерах старой армии. И тех, кто перешёл на сторону советской власти, и тех, кого сейчас расстреливает в Крыму особый отдел 4-й армии по распоряжению, теперь секретаря крымского ревкома, Белы Куна. А чему, собственно говоря, он удивляется? Ильич когда ещё телеграфировал? «Только что узнал о Вашем предложении Врангелю сдаться. Крайне удивлен непомерной уступчивостью условий. Если противник примет их, то надо реально обеспечить взятие флота и невыпуск ни одного судна; если же противник не примет этих условий, то, по-моему, нельзя больше повторять их и нужно расправиться беспощадно».
Взгляд командующего перелетел на крымские газеты, лежащие сверху теперь уже не нужной карты Крымского полуострова. Севастопольские «Известия» от 28 ноября опубликовали первый список расстрелянных офицеров. 1634 человека. Следующая газета от 30 ноября добавляла к предыдущему списку ещё 1202 фамилии. Керченские «Известия» привели список из 806 человек. «Слава богу, что сейчас нет рядом Новицкого, – думал Фрунзе, – как объяснить бывшему генералу такую кровожадность победителей? Как смотреть ему в глаза? Одно дело расправа с пленными после боя, под горячую руку, и совсем другое – регистрация, которую оставшиеся в Крыму белые сочли за амнистию, а потом начались ночные расстрелы по готовым спискам».
Воевалось Фрунзе без Новицкого не в пример хуже, чем с ним. Бессменного помощника Фрунзе, прошедшего рядом всю войну, генерал-лейтенанта царской армии Фёдора Фёдоровича Новицкого накануне назначили одним из военных консультантов в советскую делегацию на советско-польских переговорах в Риге. Что греха таить, планированием всех операций, проведённых Фрунзе во время Гражданской войны, занимался именно этот генерал. За исключением двух последних: наступательной операции в Северной Таврии и Перекопско-Чонгарской операции по освобождению Крыма.
Второй операции могло бы и не быть, достигни результатов первая, в результате которой предполагалось захватить крымские перешейки и не допустить отхода армии Врангеля в Крым. Что касается второй операции, то было полное ощущение, что Перекоп и Турецкий вал штурмует армия не двадцатого века, и даже не далёкого века семнадцатого, а какие-то многочисленные вооружённые толпы раннего Средневековья. Но почему-то с современным оружием. О чём спустя несколько лет не преминул сказать в своих лекциях на курсах «Выстрел» генерал Слащов. Действительно, нужно было постараться, чтоб за сутки боя угробить десять тысяч бойцов. И если бы не удачные действия Второй конной армии Миронова на Литовском полуострове и не переход через Сивашский залив 30-й дивизии сибиряков, то даже более чем трёхкратное численное превосходство красных могло бы оказаться бесполезным.
– Разрешите, товарищ командующий? – обратился вошедший адъютант.
– Да, да. Входите Сергей Аркадьевич.
– Сейчас железнодорожники прицепят вагон-гараж, и можем трогаться, – доложил Сиротинский.
– Новости есть?
– Есть, – ответил адъютант и достал из нагрудного кармана вчетверо сложенный листок бумаги. – Страшные вещи творятся, товарищ командующий.
– Ты об этом? – указав на лежащие на столе газеты, спросил Фрунзе.
– Списки расстрелянных офицеров теперь в газетах печатать не будут.
– Почему?
– Бумаги не хватит.
– То есть? – не понял Фрунзе.
– На сегодняшний день, – глядя в записку, говорил Сиротинский, – в Севастополе расстреляно более пяти тысяч бывших офицеров.
– Сколько? – не поверил своим ушам Фрунзе.
– Сейчас уже больше. Стреляют каждую ночь. Партиями до тысячи человек.
– Кто? Кто расстреливает?
– В основном особый отдел четвёртой армии. Но общее руководство осуществляет Крымский ревком.
– Кун?
– И Кун, и ещё какая-то Розалия Землячка из политотдела тринадцатой армии.
– А при чём здесь политотдел тринадцатой армии?
– Не знаю. Такие же цифры по Симферополю и почему-то по Балаклаве. В Феодосии, Керчи и Ялте цифры пока меньше. Но это то, что я узнал из телеграмм, проходивших через штаб фронта. Сейчас у Крымского ревкома своя связь и с Крымом, и с Москвой. И вот ещё телеграмма, московская. Из Реввоенсовета республики. Пришлось переписать. «Война продолжится, пока в красном Крыму останется хоть один белый офицер», – прочёл адъютант.
– За чьей подписью телеграмма? Троцкого?
– Никак нет. Подписал его заместитель Склянский…
Приведённая информация так поразила Фрунзе, что он почти не слышал чисто военную составляющую доклада. У него поднялось давление. Ещё и обострившаяся язвенная болезнь беспощадной болью в желудке напомнила о себе.
– Находящимся в заслоне частям четвёртой армии, – глядя в записи, продолжал Сиротинский, – удалось разбить и разметать остатки экспедиционного махновского корпуса Каретника из состава Второй конной армии Миронова. По данным штаба, вырваться удалось только двум-трём сотням махновцев. Остальные порублены, убиты или расстреляны.
– Что командарм Миронов?
– От разоружения махновцев самоустранился. Приказом запретил открывать по ним огонь, – ответил Сиротинский и только теперь заметил болезненную бледность своего начальника.
Поезд бывшего командующего бывшего Южного фронта покидал захваченный непроглядной, холодной и жуткой ночью Крым. Перестук колёс на рельсовых стыках точно отсчитывал очередную жертву красного террора. Колёса всё стучали и стучали. Казалось, что с каждым перестуком всё множился и множился счёт расстрелянных людей. Пока, наконец, за пределами этой ночи и этой эпохи он, этот счёт, не сложился в окончательные, и всё равно приблизительные, цифры официальной советской статистики. О которой Фрунзе, наверное, так и не узнал до самой своей кончины через пять лет.
